Ведущий в погибель.

рыцарей, «… стриг…». Если не желаете прозябать всю свою жизнь, то «… выбора у вас нет…». Альтернатива — огласка… суд… позор рода… и так далее. Однако, — оборвал он сам себя, — все эти измышления имеют важность только в том случае, если воспринять историю с перехваченным письмом всерьез, что довольно сложно, учитывая уже обсужденные нами подозрительные странности.

— Учитывая же два опустошенных тела, я бы отнесся к происходящему с известной долей вдумчивости, — напомнил тот настоятельно. — Что бы ни происходило в Ульме, один факт налицо: кроме меня, в этом городе есть еще pro minimum один стриг; весьма неопытный, обращенный совсем недавно.

— Который вскоре выйдет на охоту снова. Я понимаю верно? Раз в две недели, говорил ты. Две недели истекли.

— Не знаю.

От того, какая неуверенность прозвучала в голосе фон Вегерхофа — впервые за время их полуторадневного знакомства — Курт нахмурился, настороженно уточнив:

— В каком смысле?

— Раз в две недели, — медленно пояснил тот, — довольно тому, кто уже свыкся со своей жизнью. Уже приспособился, перебесился, успокоился, можно сказать. Это — размеренный, выверенный, оптимальный режим питания.

— Id est[44], тот, к которому приходят уже опытные?

— В том-то и дело, Гессе. То, как выглядят тела, говорит о буйстве, однако столь редкие происшествия… Новички обыкновенно весьма неумеренны в этом плане. Здесь объяснений может быть несколько. Первое — он в Ульме не один, и за ним есть кому присматривать, есть кому растолковать, что чаще выходить на охоту не имеет смысла; здесь есть кто-то, кто его удерживает. Например — его мастер. Тот, кто обратил его. Второе — убийств вправду больше, просто наш подозреваемый действительно из числа владетельных господ, а стало быть, имеет под рукой наполненный прислугой замок, и мы не узнаем ничего нового, пока не пойдут слухи, пущенные этой самой прислугой, когда исчезновение пяти горничных и десяти конюхов, наконец, вызовет у них недовольство. И третье. Он может быть из тех, кто стремится перебороть происходящее с ним. Тогда понятны и долгие перерывы, и жестокость при убиении. Если долго крепиться, если пытаться не позволить себе поддаваться голоду, после, когда наступает критический момент, когда голод все же одолевает и берет свое — теряешь голову.

— Опыт? — уточнил Курт, и тот, помедлив, чуть заметно кивнул.

— Опыт, — подтвердил фон Вегерхоф негромко, глядя мимо собеседника в растворенное окно трапезной залы. — Если мы имеем дело с кем-то подобным — с таким можно и договориться, пока не наступил перелом.

— Договориться? — переспросил он, невольно покривив губы. — Как? Пообещать обратное превращение я не в силах; что еще такому можно предложить? Регулярное питание в обмен на лояльность?

— В любом случае, это решать не тебе, но обещать нечто подобное можно, если до того дойдет… Знаешь, один капитан во время бури поднял всю команду на молитву и молился сам, обещая, если шторм прекратится, поставить свечу высотой с мачту. На вопрос же боцмана о том, как он сумеет исполнить такой обет, капитан ответил: «Молчи, дурак. Пусть только буря утихнет». Так вот, Гессе: пусть утихнет буря. А там посмотрим… — на мгновение стриг приумолк, по-прежнему глядя на озаренный солнцем кусок крыши в окне, и, встряхнув головой, натянуто усмехнулся: — Однако, mon ami, я бы не особенно надеялся на столь благополучный исход событий. Кроме всего этого, в деле есть еще множество нестыковок. Первая из них — смерть Эрнста. Предположим, что мы правы, что эта записка не более чем приманка, которая должна была привлечь внимание Конгрегации к Ульму, но в таком случае возникает вопрос — для чего убивать посланного по этому следу инквизитора?

— Не знаю, — отозвался Курт, предупреждающе вскинув руку, когда тот попытался продолжить, — однако есть предположение. Точнее, не предположение, а — так, пришли на ум некие аналогии. Как я понимаю, о моих расследованиях ты поставлен в известность, стало быть, знаешь, что творилось в Кельне минувшей осенью?

— В деталях.

— Все происходящее там имело одну цель: привлечь к расследованию меня, вынудить отыскать артефакт, а после, заполучив его, меня устранить. Что, если сейчас мы имеем то же самое? С одной поправкой — от Хоффманна им ничего не было нужно, кроме его гибели.

— Не сходится, — возразил фон Вегерхоф. — Убить Эрнста можно было в любом ином месте и в любое иное время. Он никогда не скрывался, работал, как обычный следователь, над всяким делом, каковое выпадало на его долю, имел место постоянной службы и покидал его, когда его присутствие требовалось где-то, как теперь. Эрнст был нарасхват, и по Германии разъезжал частенько, посему подходящих к случаю обстоятельств было предостаточно.

— Он был настолько хорош?

— Он был уникален, — невесело улыбнулся тот. — Таких, как он, в Конгрегации немного; как знать, быть может, теперь и вовсе нет. Никаким даром свыше он наделен не был, однако каким-то невероятным чутьем распознавал мне подобных едва ли не с первого взгляда. Стриги, ликантропы — это было по его части. А кроме этого необъяснимого инстинкта, Эрнст обладал и еще одним немаловажным качеством — мог выстоять в бою с кем-то из них больше полуминуты.

— Да, об этом наслышан… Тогда, быть может, все дело в том, что они, кем бы они ни были, попросту не рассчитывали на именно его появление? Надеялись на то, что пришлют кого-то менее сведущего в подобных вопросах? Ты же на весь Ульм раззвонил о том, что сюда направляется твой приятель; если с Хоффманном, как ты говоришь, ты работаешь уже семь лет, стало быть, тебя с ним видели — да вы, полагаю, не особенно и скрывались. А приятелей-инквизиторов у барона фон Вегерхофа, я так мыслю, не десяток, и понять, кто именно здесь появится, им было несложно; понять — и испугаться, что уж этот-то раскроет всю их затею в два присеста. Однако, — заметив мелькнувшую в прозрачных глазах стрига тень, оговорился он, — если б им не выпала возможность устранить его заранее, его убили бы уже в Ульме. Если, разумеется, я прав, что еще не доказано.

— Щадишь мои чувства? Не стоит. Легенда была придумана не мною, и то, что я «раззвонил» о нем, есть указание вышестоящих. Хотя, конечно, мне бы следовало подумать о том, что такой вариант развития событий вполне вероятен… Если же ты прав, если Эрнст был устранен по упомянутой тобою причине — твоя жизнь в не меньшей опасности. Молот Ведьм, участвующий в расследовании, едва ли обрадует их больше, чем гроза тварей Эрнст Хоффманн.

— Я всегда превозносился перед кельнским бюргермайстером, — заметил Курт недовольно, — тем фактом, что, в отличие от его солдафонов, служители Конгрегации не болтают лишнего. Что утечка информации в нашем деле — вещь редкая и исключительная. Я слишком хорошо о нас думаю? Что еще может объяснить тот факт, что на расстоянии сотен миль от города, где я прослужил меньше году, при упоминании моего имени люди бледнеют и заикаются?

— Нет, Гессе, здесь иное. Конгрегация, видишь ли, еще молода, и ей требуются свои легенды. Требуются имена. Твое — подходит к случаю как нельзя лучше; выпускник, за два года службы внесший в свой актив два раскрытых заговора, пфальц-графиню, князь-епископа и герцога, столкнувшийся с демонологом и выживший, лично знакомый с новопрославленным святым — что лучше можно измыслить? измышлять и не стали.

— Это что же — очередная светлая идея начальства? — уточнил он. — После каждого расследования уговаривая меня все бросить и уйти на службу в архив, они при том пускают обо мне слухи, всем и каждому разъясняя, насколько я опасен?

— Слухи пошли бы так или иначе, — возразил фон Вегерхоф. — Тем же, кого это интересует, все равно не составит труда о тебе узнать; да они, как ты понимаешь, и без того знают. Светлая идея начальства лишь ускорила твою известность среди обывателей. Гордился бы. Неужто не грезил, покидая стены святого Макария, прославиться первым же делом, entrer dans la legende [45], заслужить упоминания наставниками академии на лекциях как пример для подражания?

— И это уже есть?.. — поморщился Курт. — Боже. Разумеется, грезил, как и всякий зеленый, глупый и