— То есть, это правда — что вчера нашли не его труп? Это точно? Мне сказали, что вы сегодня в церкви об этом заявили во всеуслышание…
— Заявил, — кивнул он, покривившись, — вот только вашим соседям это до колокольни. Как шлялись по ночам, так, судя по всему, и будут шляться… А что?
— Я… — проронил тот нерешительно; помявшись, вновь бросил взгляд на молчаливых приятелей, посмотрел под ноги, подбирая слова, и неохотно продолжил, вновь подняв глаза к нему: — Я хотел еще вчера сказать… Ну, а утром этот шум возле склепов… и я ничего говорить не стал. А раз так, раз вы так уверены, что он жив… в смысле — что еще бродит здесь, то я скажу. Знаете, я ведь не местный, и мне все эти их задвиги с вольностями… Но — совет платит, и я исполняю службу. Исполняю, как положено, хотя иной раз и не хочется, понимаете?
— Вообще говоря, не совсем, — честно ответил он, и солдат тяжело выдохнул, снова скосясь на собратьев по оружию.
— Вот ночная смена, к примеру, — пояснил он негромко. — Когда надо мотаться по улицам и заглядывать во все эти темные углы, куда человек в здравом уме и по собственной воле ни за что не полезет. Знаете, майстер Гессе, над нами тут потешаются; да это везде так. Я два города сменил, пока здесь обосновался — тоже, думаю, не насовсем; так всегда и везде. Все думают, что ночная стража — это лопухи такие, которые, как только их перестают видеть, тушат фонарь, бросают оружие и спят где-нибудь в проулке. Нет, я не говорю, что такого никто и никогда не делает, только здесь это не всегда пройдет — ульмский совет, он быстро соображает, на кого стоит тратить деньги, а на кого нет, и если толку с тебя мало — собирай пожитки. Да и вообще, я привык делать то, что должен, и делать хорошо. В том смысле… мы тут, в страже, знаем, каково на улицах ночами, даже и безо всяких штригов приятного мало, но мы ко всему привычные, так что, если вы подумаете, что помстилось со страху, или что я недопонял чего-то… Я знаю, как люди выглядят. Как ходят. Насмотрелся; я вот о чем. Чай не новобранец.
— Вот оно что, — понимающе отозвался Курт. — Тогда ясно… Ну, я тебя слушаю. Ты видел что-то? Или, как я понимаю,
— Именно что. Кого-то. Не человек это был, майстер Гессе. И как исчез — так тоже люди не делают.
— Давай-ка по порядку, приятель, — предложил он успокаивающе. — Для начала скажи, как тебя зовут.
— Да, — спохватился тот. — Курт Бамбергер, майстер Гессе. Это не фамилия, просто так меня тут называют.
— Тезка, стало быть, — отметил он с усмешкой. — Наверняка добрая примета.
— А вам, вроде, в приметы верить не положено? — осторожно заметил солдат, и Курт пожал плечами:
— Смотря в какие; а в добрые верить хочется всем… Так что же ты видел? И, главное, где?
— У одного из трактиров, — тихо отозвался тот. — Я тогда уже был не на службе — меня сменили, я шел уже спать — ну, и… В общем, дело было так. Иду. Ночь. Никого. И вдруг слышу — шум такой, вроде того, как кто-то сучит ногами по земле — знаете, так бывает, если кого-то хватаешь за руки, и он пытается вырваться. Я, само собой, туда; хоть смена и кончилась, но что ж мне — мимо пройти, если вдруг что?..
— Другие прошли бы, — заметил Курт, и тот покривился:
— Знаю. Я ж говорил — я привык исполнять службу как положено. По-другому не умею… Так вот, свернул я в проулок — это за трактиром, где нашли труп той девахи; я еще подумал, что — а вдруг, чем черт не шутит…
— И как? Пошутил?
— Вот не знаю, — вздохнул Бамбергер. — Потому я и думал, говорить вам или нет… Ну как ошибся, или тать какой резвый попался… Словом, я видел вот что: уходит кто-то прочь, шатается, как пьяный… или, может, вправду пьяный был… и — другой. Быстрый такой. Едва глаз успел уловить. Я ведь всерьез так до сей поры и не уверен — видел ли я вообще что-то; знаете, как свидетель я бы не пошел — не могу поручиться за собственные слова. Имейте это в виду, майстер Гессе. Но и промолчать тоже не могу. Что видел — говорю, в чем не уверен — в том не уверен. Вот так оно.
Курт медленно кивнул, задумчиво глядя под ноги, в подсохшую под солнцем землю. Быстрый, едва глаз успел уловить… Адельхайда? Ее сектор в другой стороне. Фон Вегерхоф? Возможно, хотя…
— Как ты полагаешь, — спросил он спустя минуту тишины, — он тебя видел?
— Не знаю, майстер Гессе. Не уверен, что и я-то его видел… или — что видел то, что думаю. Только было мне как-то не по себе. А мне ведь не впервой вот так, ночами по улицам, даже и в одиночку; я и дома, в Бамберге, служил в страже, потом в Эрфурте… Не тихие городишки, поверьте, я за свои тридцать лет кое-что повидал, я ко всему привычен, но в нем — в нем было что-то… ненормальное. Если, конечно, я вообще его видел.
— Я понял, — успокоил Курт. — Не бойся, брать с тебя показания под присягой я не стану… И было это, ты сказал, позапрошедшей ночью?
— Именно; я потому и не сказал вам ничего вчерашним днем — тогда ведь все говорили, что кровососу каюк.
Позавчера ночью…
Позавчера ночью, если планы фон Вегерхофа не менялись, тот встречался с очередным из своих не вполне легальных поставщиков, и было это на набережной, в двух кварталах от того самого трактира. Навряд ли Александер, приняв груз и растолкав его по складам, кинулся патрулировать улицы. И, судя по всему, напрасно…
— Майстер Гессе, — окликнул его солдат, и он обратил взгляд на собеседника со всей возможной благожелательностью. — Знаете, что я еще хотел спросить… не по делу малость, но…
— Я слушаю, — подбодрил Курт, и тот тяжело вздохнул:
— Я вот о чем хотел… Мой тутошний духовник сказал, что штриг Господом послан этому городу за грехи. Что, мол, еще должны благодарить Бога, что не чума или землетрясение, или еще какая напасть, что — Ульм на себя, мол, еще огребет когда-нибудь, дело времени. Мне, откровенно говоря, эти швабы со своей независимостью самому вот где сидят, наверняка я отсюда свалю вскорости — не могу с ними больше; но только вот… Вы ж инквизитор, так? И я ж вашу проповедь тогда слышал… Что
— Ну, приятель, ты задал вопрос… — с невеселой усмешкой вздохнул он, косясь на все так же молчащих соратников Бамбергера. — Я не пророк. Воля Господня мне не известна, кого и как Он вздумает карать — тоже. За грехи… Вот что я тебе скажу. Была у меня приятельница — занятная такая девица; так вот от нее я однажды услышал интересную вещь: все в этом мире связано. Вообще все — и со всем. Быть может, и стриг — с Ульмом. Грехами ли, добродетелями ли…
— Добродетелями? Это как? И в каком это смысле — все со всеми связаны?
— А вот тебе история, — предложил Курт и, усевшись поудобнее, прислонился плечом к холодной каменной стене. — Вообрази: идешь ты однажды со смены, усталый и сонный, и вдруг видишь — у набережной барахтается котенок. Тут два варианта — вытащить зверушку или наплевать. Ради какого-то кошака еще сапоги мочить… Верно? И так может случиться, и так, что в голову придет. Положим, сапоги мочить ты не пожелал и пошел себе дальше. А потом история повернулась так: котенок утоп. Не вырос и не стал взрослой кошкой, не расплодились от нее котята, один из них не вырос и не стал бродить по улицам города, не оказался однажды во вполне определенное время во вполне определенном месте. Например, там, где на твою жену или мать, или отца — кто там тебе дорог — летит в эту минуту верховой. Котенок от того котенка не окажется у него под копытами, конь не шарахнется и — не отвернет от твоей жены, матери, отца и так далее. Или же вот как: намочил ты сапоги. Вытащил эту блохастую живность. Выросла, расплодилась, котята от нее разбрелись по городу… А один из них шел однажды по крыше — прямо над тобой или женой или так далее — и столкнул плохо лежащую черепичину. И прямиком на голову — тебе, жене и прочее. В первом случае с несчастьем ты был бы связан своим грехом (не пожалел живое существо), во втором — своей добродетелью, ибо — пожалел. Что это, наказание или нет, и за что — Бог весть.
— Н-да, — проронил тот с кривой усмешкой. — Что-то вы, майстер Гессе, и не растолковали ничего, и запутали еще больше…
— Жизнь сложная вещь, приятель. И никто с убежденностью не сможет сказать, как, где, что и
