— Нет, — повторяла она, и слезы лились из ее глаз потоком, — нет, нет… Они живые, живые…
— Мертвые! — кричал мужчина в исступлении. Несколько раз он попал ботинком по ладоням женщины, но она даже не почувствовала боли.
— Живые… — шептала она.
— Как ты можешь! Как ты могла!
Он швырнул в нее пустой корзинкой и бросился бежать.
Ни торговка луком, выращенным на даче, ни тем более торговка семечками не двинулись с места. В глубине души им понравилась расправа над цветочницей.
Та вытерла лицо руками, медленно встала и пошла прочь. Рассыпанные, поломанные цветы остались лежать на асфальте.
Но не успела она отойти и на десяток шагов, как из подземного перехода выбежали парень с девушкой. Девушка пыталась подниматься по ступеням, прыгая на одной ножке, а парень внимательно следил за тем, чтобы она не упала.
— Ну разве не удивительный сегодня день! — сказала девушка, оказавшись наконец на свежем воздухе. — У нас сегодня все краденое! Сперва мы украли вечер, когда сбежали… Потом украли ночь, когда развели мосты… А теперь еще и… что это?
Она бросилась к цветам.
— Кто-то потерял цветы! — закричала она.
— Должно быть, случайно рассыпались, — сказал парень. Он был более осторожен и потому принялся оглядываться в поисках хозяина цветов. Но никого не видел.
Девушка уселась прямо на землю и стала собирать их. Несколько раз она уколола палец о шипы розы, но это почему-то только развеселило ее.
— Они еще и кусаются! — объявила она.
С охапкой свежих цветов она важно зашагала дальше. Молодой человек осторожно обнял ее за талию.
Скоро они скрылись.
Тогда цветочница, выждав еще чуть-чуть, вернулась и украдкой подобрала последний цветок, нарцисс, который не заметила девушка. Поднесла его к лицу.
Прохлада свежих лепестков ошеломила ее. От нарцисса исходил тонкий, кисловатый запах. Цветочница стиснула стебель. На ладонь брызнул сок.
Она снова заплакала — теперь совершенно другими слезами, чем прежде, — и быстро побежала прочь.
И больше никогда не приходила к нам, в Александровский парк, на станцию «Горьковская». Одни высиживают свое чудо, как страус, — подолгу, а у других оно выклевывается мгновенно. Это уж кому как повезет.
Сокровища Матильды
Этот англичанин свалился в наш парк как снег на голову. Для начала он снял номер в холеном отеле, где-то в центре, пару дней побродил по Петербургу, подышал его ядовитыми белыми ночами, а потом оделся во все светлое и явился в Александровский парк. Звали англичанина Прингл. Тимоти Дж. Прингл, вероятно — эсквайр.
Сейчас времена изменились. Прежде иностранца было видно за версту, из-за яркой одежды немного странного покроя. Чуть ближе к теперешнему иностранца уже отличали не по одежде — наши тоже наловчились хорошо одеваться, современно, — а по выражению лица. Теперь такого нет. Теперь выражение лица тоже у всех похожее. Изучение иностранных языков, безработица и участие в бизнесе сделали свое дело: губы у всех сложены одинаково, озабоченная складочка между бровей, минуя государственные границы и языковые барьеры, тоже выглядит сходно.
Но Тимоти Дж. Прингл отличался от остальной публики. Я думаю, он и в Англии тоже отличался.
Мы познакомились на лавочке, возле клумбы. Клумбочки у нас в парке есть, только вид у них растрепанный — точно у девчонок, которые связались с теми еще парнями. Кстати, девчонки от этого не перестают быть хорошими. И клумбочки — от того, что среди цветов иногда произрастают пустые бутылки и мятые окурки, — тоже не делаются дряньскими. Просто немножко растрепанными, как и было сказано выше.
Я говорю по-английски, потому что работаю вахтером в студенческом общежитии. Некоторые студенты делают вид, что они иностранцы и не понимают по-русски. Приятно бывает посадить такого в лужу. «Ах, вы не понимаете по-русски? Какая жалость! В таком случае, будем общаться по-английски! После одиннадцати — тишина! Ясно тебе, урод?» — «Ясно, сэр…» (Когда мы говорим по-английски, они автоматически называют меня «сэр». Еще одна причина выучить язык.)
Язык я изучал при помощи кино без перевода. Сперва попроще, что-нибудь вроде «Угнать за шестьдесят секунд». Там очень мало реплик, в основном взрывы и сталкивающиеся автомобили. Крики: «Держи его! Я потерял управление! Стреляй! Я ранен! Догнать! Вы имеете право хранить молчание!» — все это понятно и легко запоминается. Потом берутся фильмы посложнее, с психологией. И так далее. Очень простая методика.
Я так и общаюсь со студентами: «Ты имеешь право хранить молчание! Уже одиннадцать! Понял, кретин? Понял, или тебя успокоить?» — «Понял, сэр».
И все. Коротко и ясно.
С англичанином у нас тоже все поэтому получилось.
Он сидел рядом и пытался открыть бутылку пива, сперва зажигалкой, потом о край скамейки.
— Дай, — сказал я ему. — На тебя смотреть жалко.
И снял пробку зубами.
Он сказал «спасибо» и начал пить. Ему было жарко, но он даже не подумал расстегнуть пиджак. Я рассматривал ткань этого пиджака и думал, что на ощупь, должно быть, она очень благородная.
Он сказал (он говорил по-русски приблизительно так же бойко, как я — по-английски, так что я легко его понял):
— Вам знакома Матильда Кшесинская?
— В каком смысле? — удивился я.
Неподалеку отсюда находится бывший Музей революции, который теперь называют «Музеем контрреволюции», он расположен в особняке Кшесинской, так что и самый дом этот называют обычно просто «Кшесинка».
— Балерина Матильда Кшесинская, — повторил он и вздохнул.
— Ну, — сказал я, — я знаю, где ее дом. Говорят, она была толстая.
— Ничего подобного, — отрезал англичанин. Он допил пиво, аккуратно поставил бутылку в мусорную урну и вынул еще одну. Протянул ее мне — чтобы я открыл — таким уверенным жестом, точно я уже нанялся к нему в лакеи.
Я снял пробку и вернул ему бутыль.
— Вы хотите? — спросил он вежливо.
Спрашивать у завсегдатая Александровского парка в летний день, хочет ли он холодного пива, — на такое способен только иностранец.
Я сказал:
— Да нет, не хочу. Спасибо.
Он коротко пожал плечами и выпил вторую. Так же быстро и тщательно, как и первую.
Потом проговорил:
— У меня был садовник в моем имении.
— О, это очень интересно, — сказал я.
Диалог начал напоминать самоучитель. «У Джона есть имение. В имении у Джона есть садовник.