Это заслуживает уважения.
Я тогда даже, помнится, подумал: ну ладно, схожу к тебе в гости. От меня не убудет. Максимум: меня обругает твоя жена или, что гораздо хуже, пожалеет. Или детишки твои будут морщить носики: папа, почему от дяди так воняет? Или собака твоя облает…
Нет, не пойду.
И потом, дома у тебя, наверное, петь не захочется. Иначе почему ты приходишь петь сюда, ко мне?
Я часто смотрю на людей. Мне их жалко: они совсем ничего не понимают.
Ездят в этих дурацких поездах. С ума сойти. Мне бы никогда не пришло в голову ездить в метро. Метро — не для этого.
В метро хорошо петь. Тут звук хороший. Вы знаете, о чем я.
Это когда поезд еще не пришел. В промежутках.
И по ночам.
В последние годы сюда по ночам всякие ходят.
Однажды пришли сразу человек десять: молодые все, глупые. Говорят: дед, давай мы тебя подожжем и посмотрим, как ты будешь умирать.
Дураки.
Человек, у которого нет времени, не может так вот запросто умереть. Я бы давно уже умер, если бы это было так просто.
Ну давайте, говорю, поджигайте.
Они и стали меня поджигать — зажигалкой. А я пел. Ну, они, конечно, потели — то с одной стороны подожгут, то с другой. А я не горю. Тогда они меня побили немного и ушли.
Тупицы.
Они думали, мне будет больно.
Но мне не бывает больно.
Вот если бы я был таким как ты, Хендерсон, мне было бы больно. Почти все время. Мы пели, и я видел, что тебе больно. Больно жить. Больно болеть. Больно умирать.
Если бы тебя подожгли, ты бы сгорел как спичка.
Хорошо, что ты умер от удара током. Хорошая смерть.
Я не знаю, почему люди так глупы.
Может быть, вы знаете?
Что, уже все готово?.. Ну давайте. Давайте сюда эту хреновину. Куда петь? Прямо сюда? А вы не хотите? Ну черт с вами, сам спою.
Слушайте…
№ 17 Мечты и молитвы Исаака-слепца
Маргарите Меклиной
…и на страницах книг — ни единой буквы.
О старом Исааке говорили, что он не ослеп, но однажды просто перестал открывать глаза. Многие верили, что веки Исааку запечатали ангелы — пчелиным воском и медом. Чтобы потешить нас, Исаак перечислял людей в комнате и описывал их — одного за другим, но иногда ошибался, прибавляя тех, кого не было и в помине. Промышлял он тем, что лечил наложением рук и давал советы.
В синагоге во время совместной молитвы его голос отрывался от наших голосов, и мы — один за другим — умолкали, глядя в изумлении, как возносится его молитва. Когда служба оканчивалась, рав выносил чашу, чтобы Исаак мог напиться, а после — провожал домой, поддерживая его под локоть.
В доме Исаака было множество книг, и когда мы спрашивали, как же он их читает, Исаак отвечал, что нюхает каждую страницу и видит написанное так же ясно, как если бы он читал глазами. Когда кто-то из нас не поверил этому, Исаак предложил выбрать книгу, открыть на любой странице и дать ему в руки. Он понюхал страницу и прочел вслух:
Услышав это, мы заплакали, ибо сочли слова книги дурным предзнаменованием, но Исаак сказал: «Не плачьте, ведь Он является нам не только в дни праздников, но — каждый день, и всякий раз удается убедить Его, что мир хорош, и тогда Он возвращается в Вышние, радуясь тому, что сотворил».
Но мы заплакали пуще прежнего: «Исаак, твои дни сочтены. Ты скоро умрешь, и кто тогда убедит Его, что мир — хорош? Кто станет спасать нас изо дня в день, заботясь о нас, любя нас и жалея — как это делаешь ты?»
Исаак ответил на это: «Помимо меня будут у вас заступники и защитники перед лицом Его. Но если не поумнеете и не возвыситесь душой, станете так или иначе бедствовать и страдать». Мы попросили его: «Поговори с нами об этом», и он открыл книгу на другой странице, понюхал ее и прочел вслух:
Тогда мы спросили его: «Как же в молчании происходит твое заступничество?» Исаак ответил: «Молитва хороша, но лучше молитвы танец. Я пляшу с вами и так беседую во Храме». Мы вспомнили, что часто потешались над ним, видя, как слепой пляшет, и устыдились этого, и вышли от него.
На другой день Исаак умер, и мы снова собрались в его доме, чтобы узнать, кто станет теперь ответствовать перед Господом. С тех пор мы ежедневно собираемся после вечерней молитвы. Мир до сих пор стоит, и звезды не гаснут — значит ли это, что кто-то взял на себя заботу, но не пожелал объявить нам об этом? Мы говорим, мы спорим, мы спрашиваем, мы читаем и записываем. Увы, это — все что мы можем.
K.30
Доменико медленно наклоняется, протягивает руку и касается кошачьего загривка. Кот вздрагивает, но не трогается с места. Доменико повторяет жест, на сей раз не спешит отнять руку: осторожно проводит указательным пальцем по макушке, шее и спине.
— Тварь неразумная, — бормочет Доменико, — ах ты отродье! Отродье…
