Косы королевы, черные от запекшейся крови, дергались и задевали макушки крестьян. Никто не видел, как пламя ело пятки голого и дрожащего от страха короля. Чтобы не так бояться, он, сидя на ограде, болтал ногами. Тогда ему действительно становилось чуточку легче.
2
Королева плакала и кричала. Нянька держала под головой королевы ладонь, другой ладонью гладила ее по животу. Сейчас, сейчас, говорила нянька. Но королеве казалось, что это «сейчас» растянется на миллион лет, рассказы сестры — 'как чихнуть!' — теперь виделись детскими сказками, королеве было семнадцать лет, и она всю ночь пыталась родить королю наследника.
Король видел много рожающих королев, три его жены подарили ему двух мертвых мальчиков и одну мертвую девочку, его подданные видели три казни, совершенные в приступе ярости королем собственноручно, трех предыдущих королев хоронили без почестей; 'Гробы на ногах', — ругался про них король, а трех мертвых детей отдавали лучшим врачам, вызывали даже того, чокнутого, из дальнего леса, который знает про живую воду, но детей ничто не воскрешало, и тогда их с оркестром и салютом хоронили на заднем дворе, муровали в стене из красного кирпича рядом с прадедами, прабабками, пратетками.
Чтобы не слышать, как плачет королева, король ушел в библиотеку и там читал замусоленную книгу о своих предках, высчитывал на бумаге, по сколько мертворожденных принцев и принцесс приходилось на каждого короля. Пересчитывал, перелистывал, умножал, жульничая, и все равно получалось, что лишь его королевам не получается сделать живого ребенка.
'Господи! — думала маленькая королева, сбрасывая ладонь старухи с живота. — Пусть я умру, и он родится в тишине!'
А король думал: 'Пусть она умрет, только бы ребенок…'
Под утро нянька пришла к королю. Она сказала:
— Умерла.
— Королева? — немножко обрадовался король.
— Ваша дочь.
Королева спала, горячая и промокшая насквозь. Слуги не стали ее переодевать, решив, что королеве и без того недолго жить осталось. В колыбели маленькая мертвая девочка лежала, укрытая одеялом.
Когда королева проснулась, рядом никого не было. На кресле, небрежно брошенное, валялось белое платье, похожее на мешок. Вернулась нянька. Она старалась не смотреть в глаза королеве.
— Тебя сегодня вечером убьют, — сказала нянька. — Оденешь поверх всего это, белое.
— Где мой ребенок? — спросила королева.
— За что же, ты думаешь, тебя убьют? — в сердцах воскликнула нянька. — Твой ребенок уже в кирпичной стене!
И королеве разрешили сходить к ребенку, попрощаться. Стоя на коленях перед стеной, она думала о том, как станет убивать ее король. Отрубит голову или повесит. В детстве ей матушка рассказывала, что голова у казненных живет отдельно от тела дня два. Лучше бы тогда виселицу. Королева тихонько плакала и мокрыми глазами не видела, что из кустов показалась морда барсучонка. Она только услышала, как барсучонок мнет сухие листья, и тут же схватила его на руки.
— Что ты за зверь? — Она вытерла глаза подолом. — Что за красивый зверь!
Издалека ее позвал король. Согнувшись в три погибели, королева торопливо подняла подол, разрезала бедро острым камнем, изваляла барсучонка в крови, прижала его к груди и помчалась к королю.
— Государь, — сказала она, — я родила второго, их было двое!
Король смотрел, как кровь стекает по левой ноге маленькой, еле стоящей на ногах королевы.
Королева протянула ему окровавленное тельце. Король взял барсука на руки, но барсук тут же укусил его за палец.
Король заплакал от счастья: экий шалун! Но когда смыли кровь, стало ясно: ребенок уродился шерстяным и со звериной мордой. Так бывает, так бывает, кричала нянька, защищая королеву. Это подменыш, это шутка духов, это матерь напугали, когда с животом ходила, — но король не слушал сказки няньки. За сношение с лесным животным королеве отрубили голову.
Королю было шестьдесят четыре года. Он совсем не хотел новую жену, его передергивало при мысли о том, что нужно будет снова делать ребенка. У него шалило сердце, он больше не мог смотреть на женщин без раздражения, и потому король уложил барсучонка в колыбель и каждый вечер приходил читать ему сказки.
Барсук ночью вылезал из колыбели, бегал по замку, грабил кухню и кусал за лодыжки сонных стражников. Наутро его мыли, обтирали махровым полотенцем и, туго запеленав, укладывали под одеяло. К обеду барсук прогрызал пеленки и отправлялся гулять по замку, искать себе местечко для сна.
Король писал вежливые ответы соседним королям: я вас на крестины приглашу, писал он, обязательно, вы не думайте. В будущем году, а сейчас — финансовый кризис, и денег на рубашки для королевича нет! Соседние короли сочувствовали несчастному правителю, слали ему рубашонки, которые стали малы их детям. Эти посылки складывали в спальне принца-барсука, он разгрызал оберточную бумагу и делал в рубашках гнездо.
Барсучонок за один год стал взрослым барсуком. Король не мог смотреть на него, не кривясь лицом, но после клял себя: не родной, а все же сын. Король не спал ночами: ну а вдруг родной, и не было лесного зверя, а в нем самом — не королевская, плохая кровь, убившая до того двух сыновей и двух дочерей и одного сына сделавшая уродцем?
Король страдал и плакал без слез. Он сделался совсем дряхлый, оглох на одно ухо, потом на второе, теперь слугам приходилось кричать, и в замке целыми днями такой ор стоял, ни одна голова не выдержит. Король болезненно морщился, когда ему кричали прямо в ухо, закрывал глаза, а потом понял, что не может открыть их. Так и смотрел, щурился еле-еле, различал образы, различал, как шевелится его сын в кровати, уже взрослый, но все равно замотанный в пеленки. Король не видел этих пеленочных пут, и не слышал, как их грызет принц-барсук, и, теряя обоняние, не чуял, как гадит по углам его лесной сын.
В день, когда король собрался умирать, нянька не выдержала, схватила барсука на руки, бросилась прочь из замка и бежала, бежала по деревне, пока не добежала до тихих окраин, где на дне оврага жили цыгане-циркачи. У них был тоскливый и бедный цирк, никто не ходил смотреть на их дрессированных блох, так что цыгане скучали. Мужчины целыми днями курили, делали детей, играли в карты.
— Возьмите! — сказала им нянька, протягивая кусачего барсука. — Он из дворца, он королевский. — И предъявила, как доказательство, пеленки с королевской монограммой. Цыгане ощупали барсука, подивились тому, какой большой и толстый этот зверь, и спросили, сколько нянька за него хочет. Нянька сказала:
— Дайте ненужного ребенка.
Цыгане обозвали ее сумасшедшей старухой. У них не было ненужных детей.
— Я верну! — взмолилась нянька. — Дайте мальчика, он возвратится богатым!
И она вбежала во дворец, волоча за руку чисто вымытого цыганенка. Ваше величество, кричала нянька, открывая дверь в царские покои, ваше величество, счастье! счастье! Ваш сын оборотился назад!
Король видел предметы во влажном тумане. И сейчас через влажный туман он разглядел тонкую фигурку, прятавшуюся за юбкой старой няньки.
— Выйди к отцу, — заплакала нянька. — Государь, благословите. Наследника.
И король, умирая счастливым, погладил мальчика дрожащей ладонью по жестким волосам.
Мальчик не вернулся к цыганам. Он созвал их во дворец, и жили все долго, весело и пьяно. Короля захоронили в кирпичную стену. Через сорок лет цыгане распродали последние безделушки, нагрузили телеги и двинулись прочь из разрушенного гуляньями замка. Кирпичная стена, переполненная королями, королевами, принцами и принцессами, стыдливо молчала. У ее основания, в зарослях кустарника, рыли норы барсуки.
