Он направился назад к Брюер-стрит, стараясь держаться больших улиц, где можно было затеряться среди прохожих. Иногда он останавливался в каком-нибудь укромном месте — у угла или в дверной нише, все еще тяжело дыша. Он ждал, высматривал, но преследователей не было видно.
Пока.
Он добрался до своего дома и взбежал по лестнице в свою комнату. Он знал, что они придут за ним сюда, но у него было в запасе немножко времени до их появления. Когда он был готов, то обвел взглядом все такое знакомое и привычное, подошел к окну и осторожно, встав в тенях у стены, посмотрел на улицу.
У дома напротив маячили двое. Один лениво листал газету, а другой, скрестив руки, прислонился к стене и следил за домом.
Джонатан мгновенно попятился, проклиная себя, и приготовился переждать их. В комнате темнело, но он не зажег свечи, а продолжал сидеть в сгущавшемся сумраке. Иногда он слышал нетерпеливый стук во входную дверь внизу. Один раз его квартирная хозяйка быстрыми шагами поднялась по лестнице. Она постучала в дверь комнаты и тревожно сказала:
— Мистер Эбси… Вы здесь, сэр? Вас спрашивают…
Он не ответил. Она подергала ручку двери и ушла. Он услышал, как она разговаривает с кем-то в прихожей внизу.
Он начал расхаживать по комнате, считая проходящие минуты. Времени у него оставалось мало, если он все-таки надеется посчитаться с убийцей своей дочери. И он очень опасался, что у Александра времени не остается совсем.
LX
Мы теперь видели их всех, как они движутся по своим намеченным путям. Лето миновало свой зенит. Меркурий, быстрый вестник, уже мчится галопом в сторону востока дальше от солнца, а Венера почти скрылась из вида даже для тех, кто ждет до самой зари, чтобы увидеть ее. Северная Корона в полночь венчает небо точно полукружие диадемы из алмазов — сокровище гордой Ариадны с блестящей геммой в ее сердце. Но, конечно же, величайшее сокровище среди них всех это сама Селена; и все же, хотя она наконец найдена, я страшусь: не значит ли это, что ничто долее не удерживает меня здесь?
Вчера ночью мне снилось, что она пришла ко мне. Но ее красота была маской, а потом мне снилась смерть.
Ожидание — вот что для меня невыносимо.
Гай де Монпелье положил перо и уставился в черноту за окном. Конечно же, конечно, ожидание почти миновало.
Настала заключительная ночь наблюдения звезд. Днем были облака, но к вечеру они исчезли, и темнота принесла свою безмятежную красоту. Только Александр не обрел в ней никакой радости.
В прошлую ночь небо после исчезновения Дэниэля оставалось еще слишком омраченным грозой и неприступным для наблюдателей звезд. Гай, сраженный разочарованием, казалось, находил единственную поддержку в уверенности, что Александр будет тут, чтобы вновь помочь ему в следующую ночь. А потому Александр остался узником здесь вопреки гневу, бушевавшему в его сердце. Ведь Гай был ни в чем не повинен, Гай не знал ничего о том, что его сестра и ее любовник, и бывший священник сделали с Дэниэлем.
И будто они знали, что он немедленно ушел бы, столкнись он с кем-нибудь из них снова, Александр со вчерашнего дня их больше не видел — ни Августу, ни Карлайна, ни Норленда. Ни Ральф, ни Ротье в дом не возвратились. Мавзолейное безмолвие огромного особняка усугубилось с уходом слуг, которых уволили раньше вечером. Александр следил в окно, как они, неся скудные свои пожитки, шли по подъездной дороге к заставе. Спросить, кто их уволил и по какой причине, было не у кого, кроме Гая, и потому вопросы Александра оставались не заданными: ему казалось, что молодой человек вообще не отдавал себе отчета в их уходе или в чем-либо другом.
Александр, беспрерывно думая о Дэниэле, сам несколько раз собирался уйти. Но одного взгляда на Гая оказывалось достаточно, чтобы отложить это намерение. Недуг молодого человека зримо его пожирал, и Александр боялся за него, боялся, что он умрет в полном одиночестве. Вот почему Александр оставался. Однако незадолго до наступления сумерек он вернулся в свою комнату и вновь упаковал свои немногочисленные вещи.
Час назад он в одиночестве поужинал. Слуги перед уходом оставили в столовой холодную баранью ногу. Однако жужжавших над ней мух она прельщала заметно больше, чем его, и через минуту-другую он отодвинул тарелку в сторону. Ненадолго появился Гай, но есть ничего не стал. Он только говорил о Селене, но мгновения пылающей ясности сознания вскоре омрачались повторяющимся смешением мыслей. Иногда он словно забывал о присутствии Александра и один раз даже как будто заговорил с кем-то другим тихим взволнованным голосом. Недуг, пылавший в его лихорадочно блестевших глазах, придавал ему, казалось Александру, сходство со звездой в каком-нибудь ярком осеннем созвездии. Она сияет словно бы с неугасимой ясностью, но внезапно холодный туман плотно ее заволакивает.
Время близилось. В первый час после заката Александр ожидал возникновения турбулентности из-за разности температур нагретого солнцем здания и прохладного ночного воздуха. Теперь же, решил он, камни остыли, и атмосфера вокруг них должна оставаться неподвижной. Все было готово. Он ощутил, как его кожа ежится в ожидании.
Он уже раньше приготовил все, что могло им понадобиться. Замечательный телескоп с заново отполированной линзой был надежно закреплен на треноге, вызывая небеса сдаться и выдать свои тайны. Александр разложил все свои бесценные бумаги и придавил их большим медным пресс-папье. Каждый лист был заполнен расчетами орбиты, которую он вывел для Селены, его проекциями, подтверждающими расстояние, почти втрое превышающее расстояние от Земли до солнца, точно как предсказал Тициус. И в уме Александра вновь и вновь звучали слова Тициуса: «Неужели бы Бог-Зодчий оставил это пространство пустым! Никогда!»
В просвете между Марсом и Юпитером что-то было, но что? Действительно ли планета? Или, быть может, всего лишь луна или какое-то другое небесное тело?
Заново проглядывая расчеты, Александр испытывал напряжение и неуверенность. Ему пришлось тщательно вытереть смятым носовым платком вспотевшие ладони, прежде чем вновь проверить телескоп и подправить точность его наведения. Гай молча сидел поблизости, придвинув кресло к стене обсерватории, положив руку на парапет. В поздней вечерней жаре он снял сюртук, бросил его на маленькую кушетку в углу. Его шелковая рубашка поблескивала в слабых лучах фонаря, их единственного светильника, если не считать ярких звезд вверху.
И вот тогда по лестнице на крышу поднялась Августа, а за ней — ее любовник. При виде них Александр ощутил почти физический удар. В привернутом свете фонаря обкорнатые волосы Августы отливали красными оттенками, ненапудренные, какими он видел их в ту ночь, когда вторгся к ней и Гаю в потаенную, озаряемую свечами комнату. И опять у нее на шее алела лента, и цвет этот выглядел багровым по контрасту с белизной ее кожи.
Александр смотрел на них, застыв в неподвижности, и только его руки сжимались и разжимались у него по бокам. Ненависть и страх кипели у него в сердце в равных долях.
— Телескоп, — сказал Гай. И Александр принудил себя сосредоточиться. Время наступило. Он пригнул голову к окуляру, но сердце у него по-прежнему бешено колотилось. Все, что он любил, было жестоко уничтожено, и даже, пока он готовился к этому последнему решающему наблюдению, мучительные ответы Дэниэля на его собственные мучительные вопросы вновь зазвучали у него в ушах.
«Почему, Дэниэль?»
«Потому что он велел мне».
