офицеров и моряков Эктора, семь сотен Дрезне и легкая пехота Рогана — все они ветераны Фландрии, Германии и Тулона. В целом — четыре тысячи человек. Войско в Мурфилде будет выслано в подкрепление ветеранам. После долгих недель препирательств и нерешительности в высших сферах запечатанные приказы доставлены как английским адмиралам, на которых возлагается ответственность за благополучную доставку французской армии на места высадки, так и командующим ею генералам Пюизе и д’Эрвийи.
Перевозящие их корабли под командой адмирала сэра Джона Борлейза или Уоррена должны сняться с якорей в устье Солена 17 июня. Адмирал Бриджпор должен атаковать вражеский флот в Проливе и блокировать его в Лорьяне. Сэр Сидни Смит, коммадор маленькой, но быстрой флотилии, охранявшей острова Пролива, получил приказ использовать свои корабли для отвода глаз республиканцев, чтобы помешать им определить место высадки. Сам же конвой с армией роялистов, облаченной в сшитые в Англии мундиры и снабженной английским оружием, готовится отплыть в туманную погоду к Киберону и месту высадки — Карнаку.
В Париже весть, что король-мальчик Луи Капет умер в одиночестве в главной башне Тампля, была скрыта из опасений беспорядков, которые она могла вызвать в неусмиренных роялистских областях страны. Комитет Общественной Безопасности, устрашившись казнить мальчика, как были казнены его отец и мать, предпочел сгубить юную жизнь ядовитым воздухом. В гнусной темнице, где он был предоставлен бессердечным заботам сапожника Симона, его поразила болезнь костей и нервов, излечить которую врачи отчаялись. Суставы его исхудавших пальцев покрылись волдырями, его легкие были необратимо повреждены, его желудок съежился. Свои последние дни он провел, молча лежа на кровати, дыша с великим трудом, не способный ни есть, ни пить.
На ближних и дальних берегах армии ждали приказа, солдаты чистили оружие, а гордые генералы ворочались в постелях и грезили о свирепых кровавых войнах под холодным светом равнодушных звезд.
Часть третья
20 июня — 7 июля 1795
XXIII
Вчера ночью Сатурн находимся высоко в Рыбах. Я нашел его в самый темный час из всех, в час перед зарей, безмятежно плывущим внутри своих бледных колец. Летние ночи, думается мне, слишком коротки для подобной красоты.
Мы должны отыскать потерянную звезду, прежде чем вернутся Ясли, прежде чем Краб снова укусит.
Слишком рано для сна. Ночи середины лета так кратки, так светлы. Времени едва хватает, чтобы луна и звезды успели взойти, чтобы Венера, самая блистательная из всех, успела продвинуться на востоке, взглянуть на наши тайны, прежде чем взойдет помпезное, шпионящее, буйное Солнце, чтобы смести величие небес. Говорят, на севере в мерзлых просторах России бывают дни, когда Солнце вообще не заходит. Люди этого края пируют и веселятся, опьяненные нескончаемым светом. Но приходит зима, и словно во искупление наступают дни, недели постоянного мрака, когда на арктическом горизонте призрачно мерцает Северное Сияние.
Эти ночи созданы не для сна.
Гай де Монпелье положил перо и подошел к окну своей комнаты. Было десять часов вечера. Солнце заходило за горизонт, но его умирающие лучи все еще маняще поблескивали на дальних шпилях столицы.
Ротье заезжал раньше. Он долго осматривал Гая и велел ему отдыхать. Но Гаю показалось, что Ротье выглядит так, будто проводит ночи без сна.
После чего они побеседовали о звездах, а затем Ротье поговорил с Августой наедине. Ротье отказался дать Гаю еще дозу лекарства, дарующего такое облегчение. Но едва доктор ушел, как Августа принесла ему эту дозу.
Когда наступила ночь, и Августа исчезла в своей спальне с Карлайном, Гай прошел в комнату с клавесином, чтобы убаюкать свои чувства музыкой. Но музыки оказалось недостаточно, а его сестра покоилась, позабыв обо всем, в объятиях Карлайна. И потому он принял еще одну дозу лекарства, датуры, и знакомая теплота разлилась по его жилам, и он ощутил биение своего пульса, тяжелое и неприятное. Снаружи сгущался мрак. Пора! Он забрал оставшееся золото, осторожно спустился по лестнице, в передней остановился и прислушался, но не услышал никакого движения на втором этаже. Тихонько он открыл входную дверь и закрыл ее за собой.
Ральфа он нашел в конюшне, занятого чисткой лошади. Кучер отшатнулся, едва из мрака возникла фигура Гая. Он со стуком уронил скребницу на булыжник. Большая лошадь в стойле от испуга зафыркала и ударила копытами.
— Заложи карету, — приказал Гай. — Мы с тобой покатаемся.
Ральф замотал гочовой.
— Сударь, вы знаете, я не могу. Ваша сестра запретила…
Гай шагнул к нему.
— Кто здесь хозяин, Ральф? Ты или я?
— Вы, сударь.
— В таком случае, — сказал Гай с тихой угрозой, — ты должен делать то, что я велю. Разве нет?
Позади Ральфа лошадь вскидывала голову, пытаясь сбросить узду. Кучер крепко зажал повод в одной руке и сказал с отчаянием:
— Сударь, сударь, я же отвечаю перед вашей сестрой!
—
Большая лошадь стихла, и Ральф словно съежился в ее тени.
— Я все равно окажусь на улице, — прошептал он, — если отвезу вас в город.
Гай скрестил руки на груди и наклонил голову набок, глядя на дрожащего кучера.
— Послушай, Ральф, — сказал он неожиданно примирительным тоном. — Моя сестра любит меня. Она тебя простит, если я попрошу, как было раньше.
Ральф пробормотал:
— Я едва избежал побоев, когда возил вас прежде.
— Ах, Ральф, Ральф, никаких побоев не будет, обещаю тебе! Сделай это для меня в самый последний раз.
Изуродованный шрамом кучер все еще боялся. Он сказал неуверенно:
— Ну, если в самый последний раз…
— Не тревожься, — успокоил его Гай, потрепав по плечу, — не беспокойся. В самый последний! — Он улыбнулся, но его глаза лихорадочно блестели.
В другой части дома Вильям Карлайн целовал теплую плоть Августы и утомлял ее наслаждением, пока бархатная нешелохнутость летнего вечера собирала все звуки в тишину.
Потом Августа медленно провела пальцами вверх и вниз по шелковистым мышцам его спины и тихо вскрикнула, как часто бывало, прикоснувшись к грубой зазубренности шрамов, избороздивших его кожу.
