— Могла скрыть. Поедем к вам, посмотрим.
— Я предпочел бы остаться.
— Оставайтесь. Один из наших тоже останется, на тот случай, если придет в сознание.
Лясовский уехал, я остался вместе с офицером органов безопасности в кабинете дежурного врача. Мы пили растворимый кофе и слушали разглагольствования хирурга на медицинские темы, который должен был говорить, чтобы не заснуть за столом. Он принимал меня за сына Терезы и поэтому пытался развлечь, с трудом сочиняя больничные истории и происшествия. Я понял только, что состояние Терезы весьма тяжелое из?за внутреннего кровоизлияния и повреждения ряда органов, однако не следует терять надежды. Меня не волновали тогда ни напавшие на нее преступники, ни исход следствия, которое вел Лясовский, я думал только о ней, о Терезе. За последние годы я привык к смерти, она не производила на меня почти никакого впечатления, но это было Там, где именно смерть должна была являться смыслом всего. Теперь же смерть Терезы, представлялась чудовищно нелепой.
Лясовский позвонил из управления безопасности, расспрашивал о состоянии раненой.
•— Требует любой ценой сохранить ей жизнь или хотя бы привести в сознание, — объявил хирург. — Пойду посмотрю.
Он прихватил с собой какие?то ампулы и вышел. Офицер, который также переговорил по телефону с Лясовским, оставшись со мной вдвоем, осторожно произнес:
— Шеф устроит бучу. Скажите, вы не хотели бы пройтись? Мне не приказано задержать вас, вы свободны.
— Не понимаю.
— А я понимаю, этого достаточно. Это вы информировали о подпольном штабе, верно? Собственно, сделали это случайно, бессознательно, потому что вы не доносчик по призванию. Наверняка вам где?то пришлось доказывать, что это сделали не вы, а, скажем, Тереза Лютак? Поэтому ее и убрали.
— Что вы говорите! Чистейший вздор! Кому я должен был отчитываться в своих поступках и чего ради покушаться на жизнь Терезы? Она — единственный близкий мне человек.
— Это не аргумент. Человеку ближе его шкура, чем рубашка. Для кого вы делали шпионские записи? Сегодня их нашли в вашей комнате.
— Шпионские записи?
— А как же иначе назвать списки государственных деятелей, организационные схемы, статистические выкладки и что там еще было?
— Но ведь это же из газет! Выписки из газет.
— Сбор и хранение сведений подобного рода, даже если они взяты из газет, наказуемы.
— Извините, это что, следствие, допрос?
Офицер снисходительно улыбнулся. Красивое худощавое лицо, английские усики, серые глаза. Чего он от меня хочет? Очевидно, Лясовский сказал ему по телефону об этих заметках, но ведь он хорошо знает, кто я такой, и не может меня подозревать. Подозревать? В чем, собственно? Не в том же, что я покушался на жизнь Терезы? Чистейший вздор. Я решил не отвечать офицеру, сидел, упорно помалкивая, хотя тот продолжал говорить. Избавленный от необходимости обдумывать ответы, я мог внимательно слуша — ть. Да, тон этот для меня был не нов, в его мягкости таи лась жестокость, сознание собственного превосходства.
— Говорят, вы из гранита, имея в виду историю в камере и то, что рассказывает сам шеф, — продолжал офицер. — Я не верю в «людей из гранита», они всегда казались мне подозрительными. К тому же, как там действительно было, знаете только вы и ваша жена, таким образом возможности для создания легенды были огромные, достаточно лишь не отрицать, а остальное люди дополнят сами. Людям нужны легенды и мифы, чтобы самим чувствовать себя их героями.
— Вы философ, не офицер, — не выдержал я. — Представляю, как бы вы обрадовались, если бы смогли проверить на мне свои теории. Похоже, вы словно намекаете: и не таких, мол, твердокаменных раскалывали.
— Значит, вы все?таки нас ненавидите?
— «Нас»? Это кого же?
Он ударил себя в грудь, скроив шутовскую мину.
— Оставим это. Я только шутил. Ведь вы не смахиваете на убийцу своей тетушки, ни на шпиона, хоть, если говорить серьезно, не разрешается собирать подобных сведений.
— Хотелось разобраться в обстановке, ведь я человек темный, как дикарь.
— Ваши товарищи — партийцы сделали бы это значительно лучше, нежели газетчики, ведь у вас много знакомых, причем весьма влиятельных, достаточно было к ним обратиться за. советом, если вы считали, что Тереза Лютак не в состоянии просветить вас надлежащим образом.
Мучительный разговор прервал хирург.
— Она должна прийти в сознание, — объявил он. — Но ей нельзя говорить, сами понимаете.
— Есть ли какая?нибудь надежда? — осведомился офицер.
— Почти никакой.
— Так почему бы ей не сказать несколько слов? Ведь молчание не спасет ее от смерти.
— Верно, — поддакнул я, тоже стремясь узнать от Терезы, кто напал на нее.
Хирург вынул из шкафа бутерброд с сыром и принялся жевать медленно, аккуратно.
— Говенные герои, — буркнул он с набитым ртом. — Бабе в брюхо стрелять.
Я пошел с офицером в изолятор, не дожидаясь, пока врач закончит трапезу. Тереза лежала недвижимо, даже не чувствовалось, что дышит, голубая жилка на шее почти не пульсировала, однако на землисто — бледном лице теплился еще какой?то след жизни. Когда подошел хирург, она Бдруг вздохнула и открыла глаза.
— Кто? — спросил офицер, наклоняясь над койкой. — Кто это был? Кто?
Она прошептала что?то непонятное, потом, почти не разжимая губ, произнесла очень тихо:
— …Кароль… сынок…
— Кароль — это ее сын, — пояснил я. — Она меня не узнает, принимает за сына.
— Кто стрелял? — настаивал офицер.
В углах ее рта показалась кровь, сестра вытерла ее марлей.
— …двое… абажуры… — дальше мы не расслышали.
— Прошу выйти, больше она уже ничего не скажет, — заявил хирург. Сестра встала со стула, зевнула и взяла Терезу за запястье.
— Черт побери! — выругался офицер уже в коридоре. — Это не густо: «двое», «абажуры»? Я поехал в Управление. Вам придется уладить тут все формальности, но мы еще наверняка встретимся.
Я возвращался домой поздней ночью. По дороге меня остановил милицейский патруль.
— Извините, товарищ, — сказал начальник патруля, проверив документы. — Служебный долг. Сегодня убили какую?то женщину на улице.
Перед домом стоял армейский джип с милиционерами. Когда я открывал ворота, кто?то посветил карманным фонариком и тихо произнес:
— Дежурим, товарищ. Как там? Жива?
— Умерла.
По всей квартире виднелись следы торопливого. обыска, в комнате Терезы были выдвинуты все ящики, 1 белье, бумаги, мелкие домашние вещи лежали на полу, и нужно было ступать осторожно, чтобы ничего не повредить. Такую же картину застал я в своей комнате.
«Двое», «абажуры». Двое? Абажуры? Я лег, доискиваясь решения загадки. Это не были фабричные, тогда бы сказала: «от нас», «с табачной фабрики» или что?либо в этом роде. Двое неизвестных. Должно быть, подкарауливали ее после собрания. Но что означали проклятые абажуры, каким образом вся история переплеталась с моими, в чем я не сомневался, абажурами? Возможно, этих… этих двух мужчин Тереза знала в лицо, может, они из тех, кто… Но ведь ко мне никто по поводу абажуров не приходил, все дела я улаживал в городе, а Тереза никогда не участвовала ни в закупках сырья, ни в продаже моих изделий. Значит, это не были какие?то известные ей с виду поставщики, покупатели. Что еще могло означать слово «абажуры»? Этого я не знал. Никакая комбинация не вязалась с этим словом. Я прикидывал, что бы я попытался выразить им, оказавшись на месте Терезы, но и этот путь ни к чему не привел. Двое чужих.
