материю. Трава серая, искрошившаяся от старости, наполняла карманы пиджака.
Я вышел побродить по городу, надеялся также встретить знакомых Оттуда и узнать от них, каковы шансы, как здесь теперь живется и на что. У магазинов в длинных очередях стояли люди с усталыми, серыми от недосыпания лицами, зеленые униформы милиционеров заслоняли вход в ресторан на углу, откуда вывели двух юношей в таких же милицейских мундирах и штатского с английскими усиками, неподалеку парни в белых рубашках с красными галстуками складывали на грузовик десятки портретов, таких огромных, что при переноске ветер, дуя в них, как в паруса, отбрасывал их от машины. Я не знал никого из этих мужчин, чьи головы падали сейчас на платформу грузовика, — генерала с пухлым лицом, худощавого штатского с маленькими усиками, кого?то похожего на Жеромского, — ни лысого, ни пышноволосого, никого. У грузовика собралась кучка зевак, благо сцена с милиционерами уже окончилась и нечего было делать, послышались незнакомые фамилии: Берут, Гомулка, Жимерский, Осубка. Какой?то подвыпивший дылда в бриджах покрикивал:
— Вывозите, всех вывозите, господа комсомольцы!
Блондинчик в белой рубахе и красном галстуке, распорядитель, беспомощно стоял возле грузовика, прикидываясь, будто не слышит, но дылда все более остервенялся, подталкивал носивших портреты, бранился.
— Отвяжись, бога ради, а то позову милицию, — сказал очередной, задетый им парень и посмотрел на командира, ища в его взгляде совета, как поступить. Вдруг воцарилась тишина, все ребята остановились, все смотрели на блондина. У него не оставалось выбора, он должен был что?то предпринять, чтобы не осрамиться перед товарищами. Он здорово рисковал, ибо противник был выше его на полметра, крепче и взбудоражен алкоголем. Парень приблизился к нему мелкими шажками, сжимая кулаки и втягивая голову в плечи.
— Заткнитесь, гражданин, — процедил он сквозь зубы, — и сматывайтесь, да побыстрее.
Дылда ударил первый, сразу двумя руками — под ложечку и в челюсть. Блондин рухнул на полотно портрета, но вскочил и, скорчившись от боли, боднул нападавшего головой. Они сцепились на мгновение, задыхаясь от ненависти и внезапного усилия, но издали это могло сойти за сердечные объятия двух братьев. Схватка затянулась, я понял, что оба попросту выбились из сил. Шофер вылез из кабины, держа заводную ручку.
— Ну, едем или нет? — спросил он. — Только на меня не сваливайте, если опоздаем. А ну, господин хороший, отчаливай, баловаться некогда. Ну!
Дылда оторвался от парня, но появление заводной ручки в руке шофера истолковал превратно и из последних сил в отчаянии ударил блондина по лицу.
— Из?за чего началось? — спросил шофер у какого-то зеваки.
— Политика.
— Ага, — протянул он, возвращаясь в кабину и включая мотор.
Лицо парня кровоточило. «Спокойно, не твое дело», — говорил я себе, хотя и ощущал приятное напряжение в мускулах.
— Ты поляк?! — кричал юноша. — Поляк?!
— Поляк, дерьмо, — ответил дылда и ударил снова. Вид безоружного, окровавленного, скорчившегося от боли парня, у которого рубаха вылезла из брюк, был постыдно жалок. Его подчиненные стояли, опустив глаза, среди зевак послышалось хихиканье. Я уже наме ревался уйти, когда из?под сдвинувшегося портрета человека в генеральском мундире выглянула надпись на борту грузовика:
«Государственное предприятие имени Яна Лютака».
Я сунул руку в карман, словно в поисках оружия, но нащупал только раскрошенную мяту.
— Парень, не поддавайся! — крикнул я. — Ты сильнее его, бей!
Дылда повернулся ко мне, чем воспользовался его противник. Замолотил неумело, с широким замахом, а когда детина, скорее захваченный врасплох и удивленный, чем побежденный, отпрянул, врезавшись в толпу зевак, победитель выпрямился, заправил рубашку под ремень и отошел к своим.
Я подождал, пока они не уехали, и поплелся в магистрат, как было запланировано. Я прослужил здесь два последних довоенных года благодаря протекции родственников Катажины, одновременно закончив юридический факультет. Должность эта по тем временам была великой победой, благодаря ей я мог жениться, получить квартиру и купить в кредит мебель, словом, прилично устроиться. Катажина получила специальность в торговой школе, зарабатывала, правда, немного, но при двух жалованьях мы чувствовали себя почти богачами.
Старинный дворец был полон народу. Возле комнаты, где я когда?то сиживал, замерла группа рабочих, уставившись на закрытую дверь; старший из них держал картонку с надписью «ЮНРРА»[2], осторожно прижимая к груди. Я взглянул на табличку и испытал разочарование: теперь здесь помещался совершенно другой отдел. Тщетно я искал тот, свой, он не фигурировал даже в списке. Бродя по коридорам и лестничным клеткам, я высматривал знакомые лица и неожиданно встретил своего шефа. Он очень постарел, но одет был как всегда тщательно, серый галстук бабочкой, и платочек в кармане. Он, разумеется, не узнал меня.
— Пан начальник, — остановил я его на лестнице. — Это я, Роман Лютак.
Он обернулся и пожал плечами:
— Мне некогда шутить, уважаемый.
И ушел. Оставшись один, я зазевался на пестрый плакат Красного Креста, на котором хорошенькая сестра милосердия поднимала над головой шприц, наполненный кровью. Вот это было для меня.
Сестрица в Красном Кресте оказалась, впрочем, гораздо красивее изображенной на плакате, и, когда она протирала спиртом мое предплечье, я ощущал тепло ее пышной груди, оттопыривающей белоснежный халат. Она наклонялась так, что я мог бы поцеловать ее губы, очень пухлые, переходящие в горизонтальные морщинки, или в щеку, покрытую светлым пушком.
Закончив процедуру, она велела мне отдохнуть и помогла лечь на обитый клеенкой диван.
— У нас все еще слишком мало крови, — сказала она, — крови мало, а солдат и вообще раненых если бы вы знали сколько!
— А склад сегодня открыт?
— Открыт, открыт, свое получите, — проворчала она. — Совсем заморыш. Кожа да кости.
Сестра коснулась моей обнаженной руки в том месте, откуда брала кровь. Я положил руку ей на грудь.
— Ишь чего эдакому захотелось! — прыснула она, однако руки не сбросила. — Вы Оттуда? Много лет?
— Много, ангелочек! — ответил я, взвешивая ее грудь на ладони. Забыл уже, как это выглядит.
— «Ангелочек», к чему такие слова? Я была на фронте, дорогой мой, и не принадлежу к ангелам. Ну, а теперь идите за пайком.
Она помогла мне встать и проводила на склад, где я получил несколько сигарет, кусок сала, банку тушенки, килограмм крупы и сахара.
— Сегодня?то я занята, — тихо проговорила девушка. — Всего три дня как меня сюда запихнули, а завтра могу куда?нибудь сходить, почему бы нет.
— Хорошо, ангелочек, — сказал я и договорился о встрече на следующее утро. В голове у меня шумело, я слабел, видимо, слишком много потерял крови. Она заметила это и велела мне сесть. Когда вышла в процедурную с каким?то толстяком, захотелось спать. Зевая, я ждал, пока не пройдет это состояние. Наконец собрался с силами и вышел.
Тетушка была уже дома, она приветствовала меня, а скорее мои сокровища, возгласами радости. Я сказал, что получил в магистрате пособие.
— У меня тоже есть кое?что для тебя, Ромек, — заявила она. — Займусь приготовлением обеда, а ты пока почитай.
Тетушка бросила мне газету, в которой я нашел статью «Дух товарища Лютака живет». Я смутился, был вынужден присесть у окна, чтобы Тереза не увидела выражения лица, однако чувствовал на себе ее взгляд.
«Восемнадцать партийцев поклялись, что не успокоятся, до тех пор пока не найдут станков. Поклялись памятью Яна Лютака, секретаря комитета Польской рабочей партии на заводе, который носит
