И махнул нам рукой:
— Вон отсюда!
— Но, господин полковник, вознаграждение.
— Получите! А теперь убирайтесь!
Вид у него был как у человека, которому только сейчас объявили, что его не расстреляют на рассвете.
Мы повернулись через правое плечо и вышли из кабинета.
У двери с винтовками в руках топтались четыре субъекта устрашающего типа, типичные техасские гангстеры.
— Ты на нас не обращай внимания, друг,— сказал мне один из них,— Мы всего-навсего твои телохранители.
Это и вправду были мои телохранители. Ни на шаг от меня не отставали — куда я, туда и они. И с нами ходил скунс. Поэтому они ко мне и прилипли. Я-то им был до лампочки. Это скунса надо было охранять.
А скунс привязался ко мне — клещами не оторвешь. Он шел за мной по пятам и шмыгал у меня между ботинками, но по большей части ему хотелось, чтобы я таскал его на руках или сажал себе на плечо. И он все время мурлыкал. То ли смекнул, что я ему настоящий друг, то ли считал меня простофилей.
Жить стало трудновато. Скунс спал вместе со мной, и в моей комнате ночевали четыре охранника. В отхожее место я шел вместе со скунсом и одним охранником, а остальные трое околачивались поблизости. Я ни на миг не оставался один. Я говорил, что это непорядочно. Я говорил, что это неконституционно. Ничего не помогало. Деться было некуда. Охранников было двенадцать штук, и работали они в три смены, по восемь часов каждая.
Несколько дней я не видел полковника и подумал, что это странно: раньше он себе места не мог найти, пока не заполучит скунса, а теперь ему до скунса и дела нет.
А я тем временем пораскинул умом насчет того, что говорил полковник о скунсе: будто это и не скунс вовсе, а существо, по виду схожее со скунсом, и будто оно знает о чем-то побольше нашего. И чем дольше я об этом думал, тем больше верил в то, что полковник, пожалуй, прав. Но все-таки казалось невероятным, чтобы какая-то безрукая тварь разбиралась в машинах, не говоря уже о том, чтобы мудрить с ними.
Тут я вспомнил, как мы с Бетси всегда понимали друг друга, и, более того, представил себе, что человек и машина сближаются настолько, что могут друг с другом беседовать, и тогда человек, даже безрукий, может помочь машине улучшиться. И хоть, когда говоришь это вслух, получается что-то вроде нелепицы, но в глубине души мне казалось, что так и должно быть, и как-то тепло становилось при мысли о том, что человек и машина могут стать закадычными друзьями.
Если на то пошло, не такая уж это нелепость.
Быть может, говорил я себе, когда я зашел в кабачок и оставил скунса в машине, то скунс оглядел ее и пожалел эту старую колымагу, как мы с вами пожалели бы бездомную кошку или больную собаку. И может быть, скунс тут же, на месте, решил починить ее как умеет; с него сталось бы и металлом разжиться где-нибудь, где не скоро хватятся, чтобы смастерить вычислитель и все эти хитроумные штучки.
Кто его знает, может, до него не доходило, хоть тресни, как это их не было в машине с самого начала. Может, он считал, что машина без этих штучек вообще не машина. А скорее всего, подумал, что Бетси неисправна.
Охранники прозвали скунса Вонючкой, и это были враки, потому что от него ничуть не пахло — редко я встречал таких спокойных и воспитанных зверей. Я сказал охранникам, что это несправедливо, но они только ржали надо мной, и вскорости об этой кличке прознала вся база, и куда бы мы ни шли, отовсюду нам кричали: «Эй, Вонючка!» Скунс, как видно, ничего не имел против, и я тоже в мыслях стал звать его Вонючкой.
Так я додумался, что Вонючка мог починить Бетси и зачем он ее чинил. Но одного я никак не уразумел — откуда он вообще взялся? Думал я, думал, но так ничего и не надумал, кроме каких-то глупостей, и даже сам решил, что это уж слишком.
Разок-другой я заходил к полковнику, но сержанты и лейтенанты гнали меня в три шеи, и мы с ним так и не повидались. Я обиделся и решил туда больше не соваться, пока он меня не позовет.
В один прекрасный день он меня позвал. Прихожу я и вижу: у него в кабинете полным-полно важных шишек. Полковник как раз переговаривался с каким-то старым, седым, свирепым старикашкой, у него были нос крючком, зубастая пасть и звезды на погонах.
— Генерал,— обратился к старикашке полковник,— разрешите представить вам ближайшего друга Вонючки.
Генерал подал мне руку. Вонючка помурлыкал ему, сидя на моем плече.
Генерал хорошенько вгляделся в Вонючку.
— Полковник,— сказал он,— от души надеюсь, что вы не заблуждаетесь. В противном случае, если когда-нибудь дойдет до огласки, военно-воздушные силы погибли. Армия и флот будут потешаться над нами еще десятки лет, да и конгресс нам никогда не простит такого розыгрыша.
Полковник судорожно глотнул:
— Уверяю вас, сэр, я не заблуждаюсь.
— Не знаю, как это я дал себя уговорить,— разворчался генерал.— Более сумасбродный план и представить себе невозможно.
Он еще раз поглядел на Вонючку.
— По-моему, скунс как скунс,— заметил генерал.
Полковник представил меня группе других полковников и куче майоров, а с капитанами, если они там вообще были, возиться не стал, и все жали мне руку, а Вонючка мурлыкал — получалось очень уютно.
Один из полковников подхватил Вонючку на руки, но тот стал отчаянно брыкаться и все рвался ко мне.
Генерал сказал:
— Кажется, он предпочитает именно ваше общество.
— Он мой друг,— объяснил я.
После ленча полковник с генералом зашли за мной и Вонючкой, и все мы отправились в ангар. Там навели порядок, и в ангаре стоял только один самолет, из новейших реактивных. Нас поджидала целая толпа — были и военные, но больше всего спецы в гражданской одежде или в грубых бумажных комбинезонах. Некоторые держали в руках инструменты — так я считаю,— хотя я эдаких диковин сроду не видывал. И всюду были понаставлены какие-то аппараты.
— А теперь, Эйса,— сказал полковник,— сядь в этот реактивный самолет вместе с Вонючкой.
— А чего там делать? — спросил я.
— Да просто посиди. Но только ничего не трогай. Иначе ты нам все испортишь.
Мне показалось, что тут дело нечисто, и я заколебался.
— Не бойтесь,— успокоил меня генерал.— Вам ничего не грозит. Входите смелей и усаживайтесь.
Так я и сделал, и получилось вовсе глупо. Я вскарабкался туда, где полагается сидеть пилоту, и уселся в его кресло: ну и местечко! Повсюду торчала всякая чертовщина, какие-то приборы и невиданные штучки. Я не смел шелохнуться, до того боялся их задеть,— бог его знает, что бы могло стрястись.
Вошел я, значит, уселся и некоторое время развлекался тем, что глазел на все эти диковины и гадал, для чего они служат, но почти ни разу не угадал.
В конце концов я осмотрел все в сотый раз и стал ломать себе голову, чем бы еще заняться, а делать было нечего, скучища смертная. Но тут я вспомнил, сколько денег заколачиваю, сколько даровой выпивки получаю, и подумал, что ради всего этого можно просидеть любое кресло.
А Вонючка вообще не обратил ни на что внимания. Он пристроился у меня на коленях и заснул — так мне, во всяком случае, казалось. Он-то себя не утруждал, это уж точно. Лишь время от времени приоткрывал один глаз и поводил ухом, только и всего.
Поначалу я об этом не думал, но когда посидел там час или около того, до меня вдруг дошло, зачем
