По ту пору, в эпоху самую блестящую в истории России, когда столица Российской империи обрела свой классический вид, благодаря величественно-праздничным ансамблям Карла Росси, неприметного для современников, но несравненного гения архитектуры и декоративного искусства, возвратился из Италии, совершив путешествие на обратном пути в Грецию и Турцию, через Москву в Петербург Карл Брюллов, обретший европейскую известность картиной 'Последний день Помпеи', прекрасный и остроумный гений живописи.
Он провел в Италии 12 лет ( с 1823 года по 1835 год) и почти два года путешествия после отправления его знаменитой картины в Россию, и за это-то время Карл Росси построил Михайловский дворец, изумивший Европу, здание Главного штаба, здание Сената и Синода, Александринский театр с разбивкой площадей и улиц вокруг них, ныне знаменитых, - как это сделалось?
Но еще более удивительное явление в это же время произошло в России - явление поэзии Пушкина. Такие события в мире искусства происходят неслучайно. Ныне нам ясно, мы видим Ренессанс в России в его высших проявлениях, высоких и трагических, в условиях феодальной реакции, воплощением которой сознательно, с величественным видом выступал Николай I, поскольку его миросозерцание было пронизано средневековьем, будто не было эпохи Возрождения и века Просвещения в Европе, эпохи Петра I, Елизаветы и Екатерины II в России, хотя считал, что следует Петру Великому во всем, увлекаясь самозабвенно смотрами войск и маневрами, как его отец Павел I.
Несколькими годами раньше Карла Брюллова вернулся из-за границы еще мало известный в России композитор, фамилия которого кажется ныне синонимом слова музыка - Глинка. Звали его Михаил Иванович, что предполагает крепость, даже мощь русской природы и породы. Но Глинка был слаб здоровьем и мал ростом с детства, поэтому для гвардии он не годился, к досаде его отца, и был определен в новооткрытый Благородный пансион при Главном педагогическом институте в Петербурге, в своем роде Царскосельский лицей в малом виде, где учился и брат Пушкина Лев, правда, не столь успешно, как Глинка, который успевал по всем предметам легко, щедро одаренный природой, пока музыка не завладела им всецело.
Поскольку необходимо служить, поступил было на службу и Глинка, но увлекался лишь концертами, какие задавали князья Голицыны и камер-юнкер Штерич, разумеется, прежде всего для собственного развлечения и празднеств в садах и усадьбах именитых представителей высшего света. Это веселое времяпрепровождение золотой молодежи, одаренной к тому же талантами, однако требовало здоровья, и Глинка находил более тихий кружок друзей у барона Дельвига, лицейского друга Пушкина, где он подружился с Анной Петровной Керн настолько, что, приходя к ней в гости, надевал кацавейку хозяйки, в которой она ходила дома, боясь холода.
Прекрасный пианист, Глинка не выступал с концертами, как Лист, чья слава гремела по всей Европе, это еще не было принято в России, чтобы барин, как крепостные, выходил на профессиональную сцену. Обретя целую кадриль болезней, как выразился доктор, вполне сознавая образ жизни пациента, Глинка уехал за границу на три года, где и завершил свое всестороннее музыкальное образование, - он брал уроки пения и композиции, писал вариации на темы итальянских опер, что принесло ему даже известность в Италии, но он тем яснее осознал, что хочет писать по-русски. Однако он вернулся в Россию лишь с тем, чтобы обменять паспорт, - сердечная склонность к одной особе влекла его в Берлин, возможно, мать (отец его к этому времени умер) поверила в счастье сына, если без возражений отпустила его снова за границу.
Глинка заехал из деревни в Петербург, не по своей воле, а по случаю, и тут застрял, остановившись в квартире Стунеева Алексея Степановича, брат которого - Дмитрий Степанович - был женат на его сестре ( они жили в это время в Смоленске). Полковник Стунеев жил в доме при Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, будучи командиром эскадрона, в котором служил по ту пору юнкер Лермонтов; он страстно любил музыку и сам пел романсы, аккомпанируя себе на фортепиано.
Пел он нещадно в нос, куплет за куплетом, не пропуская ни одного и до конца. Выговаривал слова полковник топорным образом, как находил Глинка, но он не только не бежал вон из дома, а всячески поощрял хозяина и даже разучивал с ним новые романсы. Ему было весело сидеть на софе рядом с Марьей Петровной, прехорошенькой юной особой, младшей сестрой жены Стунеева Софьи Петровны, переглядываться с нею и болтать вполголоса.
А в дневные часы, когда полковник командовал эскадроном, несомненно выделяя неугомонного юнкера Лермонтова, Глинка затеял учить Софью Петровну петь, - она пела совсем неплохо приятным альтовым голосом. Он начал учить петь и Марью Петровну, которая не знала нот. А как всякий учитель он имел право оставаться наедине с ученицей. Ей едва исполнилось шестнадцать; свежесть первой юности, а уже по всем помыслам и стати невеста, неведомо чья, все тайна и любопытство, что вспыхивает поминутно смехом.
Он находил ее миловидной девушкой, с некоторой врожденной грацией, наивной, непосредственной, что и нравилось ему, как в малых детях, на которых он нередко смотрел с умилением. Между тем Глинке было уже тридцать лет, предельный для молодости и грез о счастье. Но у него была одна странная особенность - при его малом росте - гораздо ниже обыкновенного среднего роста мужчины, - как свидетельствует Анна Петровна Керн, - он привлекал внимание молодых женщин, даже крупных, статных, как княгиня Щербатова, в особенности девушек, только трудно сказать, сам по себе (сам по себе он имел крупные черты лица и в портретах кажется вообще даже могучим, как его музыка) или с его даром музыканта, певца, композитора, далеко превосходящим всякое любительство.
У командира эскадрона юнкера, по правилам того времени, могли бывать либо официально, либо по-светски, тем более если устраивались вечера с пением и с танцами, с импровизациями на фортепиано Глинки, - у нас нет свидетельств, что Лермонтов и Глинка были знакомы, но несомненно они встречались, если не у Стунеева, то позже на вечерах графа Виельгорского, князя Одоевского или у Карамзиных.
А пока Стунеев распевал романсы, Глинка вполголоса болтал в свое удовольствие с молоденькой девушкой, не подозревая, куда его заведет это новое увлечение.
Стунеев запел романс на стихи Дельвига:
- Как вам этот романс нравится, Марья Петровна?
- Да это же русская песня, - возразила барышня.
- Да, моя русская песня на стихи барона Дельвига.
- А где ж вы ее слыхали?
- Я слыхал не ее, не эту песню, я сам сочинил, но все детство я слышал русские песни. Ведь я рос в деревне до 12 лет. У моего дяди по матери, который жил за восемь верст от Новоспасского, был оркестр из своих музыкантов, крепостных. По праздникам оркестр играл у нас, что мне чрезвычайно нравилось.
- Танцевали?
- Я не любил танцевать, меня завораживал оркестр, и я пробовал играть на разных инструментах или просто делал вид, что тоже играю. Во время ужина оркестр играл русские песни, переложенные на две флейты, два кларнета, две валторны и два фагота. Эти грустно-нежные звуки мне чрезвычайно нравились. Но проняло меня однажды от квартета Крузеля с кларнетом.
- Проняло?
- Эта музыка произвела на меня непостижимое, новое и восхитительное впечатление, - мне было тогда лет 10-11, - я оставался целый день потом в каком-то лихорадочном состоянии, был погружен в неизъяснимое, томительно-сладкое состояние...
- И в таком состоянии вы пребываете и сейчас? - лукаво взглянула Марья Петровна.
- Нет, здесь я на земле, там непостижимые дали неба за полями и лесами, - перед взором Глинки возникают виды вокруг Новоспасского с лесами до знаменитых брянских лесов, плывут в поднебесье белые
