Княгиня еще не выезжала в свет из-за траура по мужу, но бывала у Глинки с младшей сестрой Поликсеной, которую он учил петь. Он сам бывал у них как домашний, нередко обедал и проводил часть вечера. Иногда получал от молодой княгини, - ей было всего восемнадцать лет, - маленькие записочки, как пишет Глинка, его приглашали обедать с обещанием ему порции луны и шубки. Это значило, что в гостиной княгини зажигали круглую люстру из матого стекла и она уступала гостю свой соболий полушубок, в котором ему было тепло и привольно.
Она располагалась на софе, он на креслах возле нее; иногда беседа, иногда приятное безотчетное мечтание... Мысли об умершем друге достаточно было, замечает Глинка, чтобы удержать сердце в пределах поэтической дружбы.
Поверим. Как обстояло с молодой, можно сказать, юной вдовой, горячей, увлекательной по темпераменту и речи украинкой, остается тайной. Хотя ясно - порции луны и шубки - упоминаются не без лукавства.
Глинка в это время написал два романса на стихи Пушкина 'Ночной зефир' и 'В крови горит'.
Сидя за роялем, пока собираются гости, он распевал вполголоса:
Среди гостей были конногвардеец Васильчиков и Карл Брюллов. Этот офицер так и увивался вокруг княгини Щербатовой, вызывая ревность у Марьи Петровны не на шутку.
У Глинки в карты не играли и не танцевали; угощение было более, чем скромное, оно состояло из чая с сухариками и крендельками и десерта. Беседа и музыка, часто пение соло или в несколько голосов... Глинка поет в полный голос:
- Ужасно поет, а хорошо! - рассмеялся Брюллов.
Но, кроме музыки, ничего интересного не происходило, разговор шел вялый; Брюллов, видимо, заскучал и хотел бежать, но вот неожиданно в гостиную вошла Воробьева, он остался, а утром, еще в постели, принялся водить карандашом...
'Идеи, как облака на синем небе, всегда ходили в душе его, - пишет Мокрицкий, - и он то высказывал их словами, то чертил их на бумаге; все чувства принимали в душе его живые образы; все, что восхищало или потрясало его душу, кристаллизовалось в ней, принимая изящные формы; самые даже звуки музыки желал он выразить своей кистью.
Однажды зашел я к нему часу в седьмом утра и нашел его в постели с бумажкой и карандашом в руках.
'Что вы делаете, Карл Павлович?' - спросил я.
'Черчу портрет певицы Воробьевой - смотрите', - сказал он.
Смотрю я на чертеж и вижу какую-то музу, или что-то подобное, с арфою в руке.
'Вчера, - продолжал он, - был я в гостях; там было много дам. Но вот неожиданно в гостиную вошла Воробьева. В этот вечер лицо ее сияло каким-то вдохновением. Попросили ее спеть, и она была так любезна и так в голосе, что почти весь вечер не отходила от фортепьяно. Глинка ей аккомпанировал, и она пела дивно. Слушая ее, я был в восторге; но когда она пропела арию Ромео из 'Монтекки и Капулетти', я не мог удержаться от слез и дал себе слово написать с нее портрет. Вот как я напишу: я представлю Друиду, играющую на семиструнной арфе; звуки, издаваемые ею, изображу я в виде лучей, выходящих из арфы; в каждом луче представлю отдельную картину чувств и страстей, порождаемых или уничтожаемых волшебными звуками...'
Изображения Друиды с арфой Брюллов не оставил, но портрет певицы он передал векам.
ГЛАВА VIII
1
Чтение поэмы 'Демон' у Карамзиных, похоже, стало событием; о поэме Лермонтова заговорили в свете, и императрица изъявила желание ознакомиться с русской поэмой 'Демон', о чем поэт узнал от Философова Алексея Илларионовича и приготовил список для него, с учетом требований цензуры. Известно, как раз в пору новогодних балов и маскарадов генерал-адъютант Перовский, портрет которого оставил Брюллов, читал поэму Лермонтова императрице, и она говорила о том в карете, направляясь на бал- маскарад у Энгельгардта. И мы последуем за императрицей.
Бал-маскарад был уже в полном разгаре, когда послышались голоса: 'Государь император! Его величество!' Впрочем, движение публики, прежде всего маскированной, продолжалось, как ни в чем не бывало, ибо явление в толпе царя в мундире кавалергардского полка и в венециане, пусть и без маски, носило вполне маскарадный характер, так сказать, частный, казалось, совсем без свиты и охраны, - маскарадные плащи, небрежно наброшенные на мундиры и головные уборы, которые и назывались венециане, не выделяли их из общей массы.
Две юные особы, подвижные и веселые, в масках, сопровождали государя императора, и кто-то их узнавал: 'Принцессы?! Великая княжна Мария Николаевна! А другая, верно, Ольга Николаевна? Как им весело!'
- А где же императрица?
- Ее величество сидит в ложе и наблюдает с улыбкой за ними.
