ГЛАВА XII
1
Лермонтов побывал у Краевского и отдал ему стихотворение 'Оправдание', то есть, по своему обыкновению, прочел вслух, чтобы проверить впечатление.
- Как! - изумился Андрей Александрович, полнеющий, деловитый, преуспевающий. - Ты с этим вернулся с Кавказа?
- А что? Разве я не прислал тебе 'Завещание'?
- Оно будет опубликовано в февральской книжке.
- Чего же тебе еще? Ну, как?
- Дай я посмотрю своими глазами. У тебя все звучит лучше некуда.
- Читай, читай. Еще найдешь грамматическую ошибку, - расхохотался Лермонтов, все такой же подвижный и шаловливый в солидном кабинете своего издателя, как прежде.
- Тебя не исправишь. У тебя неправильность звучит лучше, чем правильно. 'Из пламя и света // Рожденное слово...' Пришлось так и печатать - в первой книжке за этот год. Видал?
- Нет, журналы до нас плохо доходят. Ну, как?
- Целая повесть. Целая жизнь! Сколько же было у тебя, Мишель, я не говорю, любовных историй, а жизней?
- Одна.
- Что?
- И любовь одна. И жизнь одна.
- Зато во вселенских масштабах, как у Демона?
- Да! - Лермонтов расхохотался и выбежал вон.
Стихотворение 'Оправдание' было опубликовано в мартовской книжке 'Отечественных записок', чего Лермонтов ожидал с нетерпением: ему хотелось, чтобы оно попалось на глаза той, с которой он теперь все чаще вступал в диалог, вполне сознавая, что оказался в ситуации, когда впору писать канцоны или сонеты, как Данте или Петрарка.
Между тем, просматривая журналы на досуге, Лермонтов ознакомился с рядом статей об его романе 'Герой нашего времени' от резко отрицательных до весьма обширных, ученых, как он их называл, и те, и другие вызывали у него хохот. Отвечать на критику не хотелось, но у него созрела идея набросать предисловие к роману, Краевский готовил второе издание, ибо первое издание давно уже разошлось, случай по тем временам исключительный. Андрей Александрович, узнав о намерении поэта написать предисловие к роману, схватился за голову: половина романа была уже отпечатана, а предисловие, конечно, необходимо.
- Если завтра принесешь, еще можно вставить между Частью I и Частью II.
Лермонтов уединился у себя в кабинете и сам набросал весьма ученую статью в духе Белинского, не ведая о том, что отвечает на отзыв о Герое государя императора.
'Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана...
Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии...
Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и нашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить - это уж бог знает!'
За дверью раздались голоса, Лермонтов выглянул: Алексей Столыпин без обычного для него несокрушимого спокойствия и ощущения молодечества справился с живостью:
- А ты слышал о похоронах старого князя Трубецкого?
- Да. Серж так и не успел свидеться с отцом. Где он? Боюсь, вскрылась рана.
- При выносе тела присутствовал государь; сопровождал гроб верхом во главе Кавалергардского полка.
- Какая честь!
- Однако государь у Литейного узнал о том, как два кавалергарда допустили некую неисправность при принятии штандарта из Зимнего дворца. Это его настолько возмутило, что он вернулся во дворец.
- И что же?
- Офицеры, Челищев и Апраксин, переведены в армию, командир полка посажен под арест.
- Печальная процессия осветилась громом среди ясного неба?!
Это происшествие произвело сильнейшее впечатление и на императорскую семью. Похороны князя В.С.Трубецкого состоялись 12 февраля, а 25 февраля наследник, будущий Александр II, писал сестре великой княгине Марии Николаевне: 'Вся эта история очень неприятна и произвела очень дурное впечатление на публику, которая и без того любит все критиковать и контролировать. Мама, от которой это хотели скрыть, в конце концов все узнала, это, как всегда, послужило причиной ее слез - все это, повторяю, очень неприятно, надеюсь, что это скоро позабудут'.
Одно происшествие, крайне неприятное из-за произвола Николая I, могли забыть, но им не было числа, что скажется на судьбе его царствующего сына самым трагическим образом.
Сергей Трубецкой, узнав о смертельной болезни отца, так и не дождавшись переноса срока отпуска, выехал в Петербург, куда прибыл с опозданием, 20 февраля, не имея, если строго отнестись, официального разрешения. Николай Павлович иначе, как строго, не мог отнестись, в особенности, к Сергею Трубецкому, которого уже давно преследовал, счастливо одаренного всем, за ум и свободу в игре страстей. Его сестре Маше Трубецкой, выданной замуж за А.Г.Столыпина, Николай Павлович прощал все, брату - ничего.
Лермонтов и Алексей Столыпин тотчас навестили Сержа, у которого застали лейб-медика Вилье. Государь приказал ему освидетельствовать князя, который сослался на болезнь из-за ранения, из-за чего не мог своевременно выехать в отпуск.
- Это необыкновенное счастье, - говорил Вилье, - что пуля скользнула, так сказать, или только задела дыхательное горло, а не пробило его насквозь; иначе последствия такого ранения могли бы быть смертельными, - добавил лейб-медик вполголоса.
- Будут оперировать, - сказал Серж. - В госпитале в Ставрополе на это не решились.
Трубецкого оперировали, пуля была вынута. Друзья возликовали; лейб-медик сообщил его величеству, что для окончательного излечения понадобится три месяца. Но уже 28 февраля Вилье получил от Клейнмихеля 'высочайшее повеление', чтобы он 'каждую неделю лично осматривал сего офицера' с тем, чтобы если 'путешествие в экипаже ему вредно не будет', распорядиться 'о выезде князя Трубецкого к месту его службы на Кавказе'.
Казалось бы, все ясно. Но, похоже, и при этих обстоятельствах Сергей Трубецкой где-то явился, как
