способы устройства честной жизни.
Котовский, конечно, мог без труда сбежать из тюрьмы, но он добивался легального освобождения, чтобы наравне со всеми участвовать в общественной жизни и пользоваться плодами только что обретенных гражданских свобод.
Насколько искренни были Котовский и другие уголовники, когда декларировали свое желание порвать с преступным прошлым и начать новую жизнь? Вероятно, большинство надеялись выйти на свободу лишь для того, чтобы снова воровать и грабить, благо революционная неразбериха давала для этого массу возможностей. Но Котовский, как кажется, действительно хотел завязать с уголовными налетами. За несколько месяцев, прошедших после освобождения из тюрьмы и до отъезда на фронт, Котовский оставался публичной фигурой и не совершил ни одного преступления. В 1918–1919 годах в Одессе он работал в контакте с большевистским подпольем и все налеты, совершенные под его руководством, имели политические цели и были направлены против белогвардейцев, петлюровцев и иностранных интервентов. Похоже, сразу после Февральской революции Котовский решил всерьез заняться политикой. Правда, сначала он ошибочно ставил на Керенского, но еще до падения последнего успел переориентироваться на большевиков.
Сохранился любопытный документ: «В Совет Рабочих Депутатов. Заявление. Мы, представители тюремного комитета (арестантского), просим Совет РД в ближайшем заседании поставить на повестку дня о заслушании представителей наших с требованиями заключенных тюремного замка и также о текущих нуждах последнего. Председатель комитета В. Фейгель, члены Г. Котовский, А. Альперин. 16 марта 1917 года». Котовский и его товарищи претендовали на то, чтобы представлять в городском совете интересы узников, но так далеко демократия тогда еще не зашла.
Двадцать третьего марта в городском театре был дан концерт в «пользу жертв революции». В образе продавца газет, с сумкой через плечо, пританцовывая и присвистывая, пел свои «Одесские новости» Леонид Утесов. Тогда родилась знаменитая реприза «Котовский явился, буржуй всполошился!».
В антракте Котовский устроил аукцион, на который выставил свои кандалы каторжанина. За 3100 рублей эти кандалы купил известный в городе либеральный адвокат К. Гомберг и тотчас пожертвовал их театральному музею. Вот за ручные кандалы удалось выручить только 75 рублей. Их приобрел владелец кафе «Фанкони» и в рекламных целях выставил их в витрине своего заведения. 783 рубля из вырученных за кандалы денег Котовский передал в фонд помощи заключенным одесской тюрьмы. Куда ушли остальные деньги, можно только догадываться. Вероятно, часть средств Григорий Иванович потратил на безбедную дневную жизнь в Одессе, а другую мог передать своим товарищам по шайке, остававшимся на воле.
За безусловное освобождение Котовского из тюрьмы хлопотал известный одесский писатель Александр Митрофанович Федоров. Роман Гуль, ошибочно считавший, что Федоров избавил Котовского от смертной казни, писал: «Уж отрекся царь, уж опустел Зимний дворец, власть над Россией взяли в свои руки русские интеллигенты. Но Керенский еще не успел отменить смертную казнь, и петля висела над Котовским (на самом деле — после 18 октября 1916 года уже не висела. —
…Федоров Котовского не знал, но, вероятно, как писателю Котовский был ему интересен.
Федоров вошел в небольшую узкую камеру, где сидел закованный Котовский.
Котовский — „шармер“. Это знала Одесса. Знал это и Федоров, и генеральша Щербакова, и та не выданная Котовским светская дама, принесшая ему пилки и шелковую веревку».
И далее Роман Борисович пересказывает фельетон А. М. Федорова «О разбойнике-генерале». Поскольку текст этого фельетона нам недоступен, мы процитируем его в пересказе Гуля: «В узкой тюремной камере Федоров увидал мускулистого силача, с красивым, немного грустным лицом и острыми проницательными глазами. Когда Федоров сказал, что хлопочет перед Временным правительством не только об отмене смертной казни, но и об освобождении Котовского, тот улыбнулся и ответил:
— Я знаю, что вас интересует во мне. Вы интересуетесь, как я представляю себе свою жизнь сейчас, после революции? Да? Я скажу вам прямо, я не хочу умирать и хочу милости жизни, но я хочу ее, пожалуй, даже не для себя, я могу обойтись без нее. Эта милость была бы показателем доверия и добра, но не ко мне одному… Впрочем, — улыбнулся Котовский, — я бы постарался оправдать…
— Конкретно, — проговорил Федоров, — что вы хотите?
— Свободы! Свободы! — вскрикнул Котовский, зазвенев кандалами. — Но свободы, которую я бы принял не как подарок, а как вексель, по которому надо платить. Мне тюрьма теперь страшнее смерти…
Котовский, задумавшись, помолчал. Потом заговорил как бы сам с собой:
— Я знаю свою силу и влияние на массы. Это не хвастовство, это знаете и вы. Доказательств сколько угодно. Я прошу послать меня на фронт, где благодаря гнусному приказу № 1 делается сейчас черт знает что! Пусть отправят меня на Румынский фронт, меня все там знают, за меня встанет народ, солдаты. И вся эта сволочь, проповедующая бегство с фронта, будет мной сломлена. Если меня убьют, буду счастлив умереть за родину, оказавшую мне доверие. А не убьют, так все узнают, как умеет сражаться Григорий Котовский.
Котовский говорил без рисовки, со спокойной твердостью.
— Нет, теперь умирать я не хочу. И верю, что не умру. Если смерть меня так необычайно пощадила, когда я уже был приговорен к казни и ждал ее, то тут есть какой-то смысл (эта фраза доказывает, что разговор Котовского с Федоровым происходил уже после того, как смертная казнь была заменена Котовскому вечной каторгой, но Гуль не обратил на это внимание. —
И с такой внутренней силой, которая почувствовалась в мускулах, в оживших темных, тяжелых глазах.
— Жить! Чтоб поверить в людей, в светлое будущее родины, которую я люблю, в ее творческую духовную мощь, которая даст новые формы жизни, а не законы, и новые отношения, а не правила».
А. М. Федоров действительно был активным противником смертной казни и боролся за ее отмену в России. Но в марте 1917 года, встречаясь с Котовским, Александр Митрофанович уже прекрасно знал, что смертная казнь ему не грозит. И в своей статье «Сорок дней приговоренного к смерти», опубликованной в «Маленьком Одесском листке» 19 марта 1917 года (на нее Гуль тоже ссылается), Федоров передавал переживания Котовского в камере смертников, чтобы убедить общественность в необходимости отказаться от смертной казни. Хлопотал же он о том, чтобы выпустить Котовского на свободу как человека, не представляющего никакой общественной опасности.
За Котовского вступились заводские коллективы, общественные организации. Они ходатайствовали перед комиссарами Временного правительства и перед Одесским советом об освобождении героя. Под давлением масс было дано указание судебным органам пересмотреть приговор. Решение: вместо пожизненного заключения — 12 лет каторги с запрещением заниматься общественно-политической деятельностью. Тогда Котовский обратился к министру юстиции с просьбой о помиловании. Эту просьбу начальник штаба округа генерал Н. А. Маркс сопроводил резолюцией: «Горячо верю в искренность просителя и прошу об исполнении его просьбы». Керенский вернул прошение в Одессу «на усмотрение местных властей». На сей раз вмешался Румчерод (Исполнительный комитет советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области), и Одесский военно-окружной суд принял следующее решение: «Подсудимого Григория Котовского… если по состоянию здоровья он окажется годным к военной службе, условно освободить от наказания и передать его в ведение военных властей». Это произошло 5 мая 1917 года. Вместе с Котовским был освобожден еще 41 уголовник.
Разумеется, при тех порядках, которые царили после революции в одесской тюрьме, Котовский легко мог сбежать и при желании возглавить новую шайку в Бессарабии. Благо полиция практически перестала существовать. Но теперь, когда свершилась революция, «атаман Ада» почувствовал себя общественным деятелем, чье имя упоминается на первых страницах газет. Ему больше не хотелось быть атаманом шайки, пусть даже самой знаменитой на всем юге России. Григорий Иванович верил, что впереди его ждут великие дела и что он может сыграть не последнюю роль в большой политике.
