поймут, посмотрят с подозрительной искоркой в линялых от летнего солнца глазах и заклеймят «маменькиным сыночком». А потом позволят себе дикую глупость подумать, что они лучше тебя, круче, сильнее тем, что вот они вот такие смелые да умелые — курят подобранные на земле «хабоны» и прогуливают уроки, ругаются матом и поэтому они, герои, в праве снисходительно цыкнув зубом что-то тебе повелеть и ждать беспрекословного исполнения. С их стороны большая ошибка. И это ошибочное заблуждение придётся тебе снова и снова выбивать из их пустых стриженых голов. Но всех не перестреляешь, то есть не перебьёшь, здоровые все гады, и поэтому не будем выделяться. Так что — б….я пора это детство!
Вы категорически против этого определения? Так против, что готовы спорить до пены, биться об заклад, ставить голову на кон? Ваше право, вы хоть ж…. Г-хм, ладно, это можете не ставить. Не интересует. Я вам только один вопрос задам, славные мои оппоненты — вам сколько лет? Девять? Ах, двадцать девять, тридцать девять или даже полста, шестьдесят пять и так далее? Вот и помолчите, господа взрослые, дайте ребёнку сказать, и не подтягивайте к себе в сторонники-соратники девятнадцати-двадцати летних и прочих зубастых щенят. Сами они ещё дети, хоть и мнят себя взрослыми, опытными, суровыми и много знающими мужчинами. Ибо устами младенца глаголет истина, и поэтому внимайте мне, пожалуйста, не перебивая. Так как мне, прожившему за сотню лет, виднее. И проглотите вы свои поспешные слова о маразме и впадение в детство. Не угадали. Не впал. Попал, так будет точнее, в детство. Не во сне попал, когда вокруг тебя вьются заводными игрушками разные мохнатые зверушки и, улыбаясь во всю белоснежную пасть, болтают с тобой по-человечески. И небо налито такой синевой, что забирает дух и делается внутри тебя так сложно, что становиться больно и горько смотреть на это бездонное индиго! А трава тебе по пояс и одуряющий её запах с каждым глотком чистейшего воздуха заставляет быть твоё тело всё легче и легче и кажется тебе, что ещё шаг и ты вдруг оторвёшься от земли и полетишь куда-то в золотой свет с серебряными полотнами облаков.
Но не полетишь. Не сон это твой, а та самая сучья реальность, что дана нам в ощущениях. Так что, если говорить коротко и по делу, прекратить словоблудие и более не изливаться белым стихом, то я просто вернулся в своё детство. В свою забытую, придавленную тяжелой пылью прошедших лет золотую пору, когда каждый день, каждый час, каждая минута сулит тебе беззаботное счастье. Позволяли открыто смеяться или пугаться до обморочного состояния маленькой птички-души и одновременно несли радость узнавания чего-то нового.
Я вернулся. Вернулся в сказку.
Вернулся туда, где меня любили, где я любил, а потом предпринимал робкие попытки полюбить по- другому, по-взрослому, отталкивая от себя любовь к матери, к свалившему в далёкие дали так и не узнанному мной отцу, заменяя эти чистые чувства паллиативом слюняво-восторженных отношений с противоположным полом. Всё повторилось, только вот сказка для меня показалась страшной, и было мне в ней, чем дальше, тем сложнее. Но лучше, наверное, рассказывать по порядку.
Моя старая память, сознание и осознание случившегося вернулись ко мне в восемь лет. Пришли нежданно-негаданно, по-хамски пнули сапожищем в запертые створки ворот детского сознания и выломали тонкие доски забора рассудка. Ворвались дружной троицей и расползлись по мозжечку, обоим полушариям, гипоталамусу с гипофизоми прочим гиппокамам, коими действами и вышибли меня из реальности, уложив на больничную койку на несколько месяцев. Сволочи.
Врачи в детской больнице выкачивали из меня литрами кровь на анализы, подсовывали под мочу и кал бесчисленные баночки, светили рентгеном, слушали, нюхали и в беспомощности разводили руками. Переводили из хирургии в терапевтическое отделение, «опускали» и «поднимали» из реанимационного. Я же то впадал в кому на несколько суток, то ломал худым до безобразия телом монументальные прикроватные тумбочки и выносил в горячечном бреду запертые на ключ двери. Резался осколками разбитых окон, исходил кровавой рвотой и поносом, ссался и заговаривался. И всё потому, что эти, морды вернувшиеся, не ожидали найти в захваченному ими теле упрямого сопляка-хозяина и вместо переговоров устроили с ним безобразную драку за обладанием бледным вместилищем разума на двух ногах. А я из-за них страдал.
Терял сознание, падал на процедурах, рихтовал углы в коридорах от утерянной координации движений, расплёскивал суп и чай, ел с ложечки, потому что не мог донести пищу до рта. Судорожно прижимал ладонями вырывающееся из клетки рёбер маленькое сердце, оттирал губы от тухлой рвотной массы. Падал в темноту. Приходил в себя в реанимации, подключенный к куче мигающих и грохочущих железных ящиков. Краснел и прятался под одеяло от насмешек сопалатников, когда, просыпаясь, обнаруживал под собой вновь сырую вонючую простыню или ещё чего похуже. В общем, чертовски погано мне было. А потом меня по какому-то странному выверту медицинской мысли перевезли в областной госпиталь, который называли госпиталем «ракетчиков» из-за того, что их училище рядом было, и положили в отдельную палату. В неврологическое отделение. Хотя, вполне стоило законопатить меня в психиатрическое. Это из-за того, что в детской больнице, где я лежал до госпиталя, я почти убил одного ушастого разумного с говённым даром выдумывать необычайно обидные обзывательства.
Почему почти? Так не успел я. С ног то я его снёс — опыт и навыки старого мудака, когда-то получившего ученический пояс из рук самого мастера Рочито, меня не подвели, а вот придушить сил не хватило. Вспомнил, конечно, что нужно делать, пальцы как надо тут же сложил и быть бы паскуднику со сломанной гортанью, но не судьба. Медбратья в палату прибежали — курили, мордовороты, рядом, на крыльце. Сестре-хозяйке, что благим матом в палате орала, пусть свечку в церкви ставит, гнида рыжая — услышали они её панические вопли. Прибежали, меня оттащили, в кладовку втроём отнесли и закрыли в темноте с оглушающим грохотом дверного полотна, пугливо зыркая на восьмилетнего заморыша своими бегающими глазками. Боялись меня три здоровых брата-санитара, сильно боялись. И я их понимаю — знаю я себя в таком состоянии, на людей хуже хлора действую. Аура моя топью бездонной расползается, голос в инфразвуковое рычание переходит, и на каком-то глубинном уровне люди понимают — убью. Очнусь потом, раскаюсь и покаюсь, но вот сейчас убью. Это вот и пугает людей до слабости в коленках и полного, постыдного, расслабления. Так что тех молодых мужиков, что «рубили» лёгкое бабло после смены в «пожарке» шугая психов и алкоголиков, я понимаю и даже несколько благодарен им. Есть за что благодарить.
То ли смачный удар головой об стену, когда меня швырнули в кладовку, то ли пережитый стресс помогли мне, но всё вдруг нормализовалось. Нашли согласие между собой моё старое сознание и сознание мальчугана, в теле которого я очутился — пообщались меж собой спокойно и замирились. Память с опытом и навыками робко к ним сунулись — приняли. Там поделились, тут уступили, что-то, по их мнению, лишнее выкинули, короче, нашли общий язык и угомонились. Сознание ребёнка растворилось в моём, расплылось редкими облаками по клеткам мозга, и я полностью осознал себя и что со мной произошло. Осознал и сразу же поискал глазами надёжный крюк в потолке — повеситься вдруг захотелось. Странно, да? Радоваться бы должен, в ладоши хлопать, ведь второй шанс хрычу старому дали. Жить прожить заново редчайшая возможность с небес упала, а я, счастья своего дурак не понимающий, руки наложить на себя жажду? Вам всё ещё очень странно? Хорошо, давайте так глянем, с боку неожиданного на эту дилемму.
Не буду вам напоминать чем всё это закончится, все и так знают — бессмертных не бывает, мы другие факторы рассмотрим. Ведь кто я? Ребёнок? Нет. Взрослый человек? Нет. Смесь ребёнка со стариком, прожившим такую насыщенную, хребтом её по камню жизнь, что хватило бы и десятерым и достигшего почти всего, когда всего почти не стало? Да. И как прикажете этому цинику в квадрате, для коего уже всё пройдено и узнано и не несёт ничего нового, который видел своими глазами Серый финал, жить жизнью детёныша, которого каждый, кто старше его хотя бы на десяток лет будет «лечить», учить и воспитывать? Как мне жить, когда каждая двуногая скотина килограмм на пятнадцать тяжелее меня мнит себя вершителем моей судьбы? Каждая никому на х…. не сдавшаяся и высохшая от недостатка мужского внимания вобла в юбке и чудовищных очках плюс семь, учит тебя как, по её непреклонно высочайшему мнению, ты должен жить, быть, дышать. Каждый взрослый мудак норовит….
Короче, кругом одни враги. Не сознательные, просто потому, что они старше тебя, сильнее или занимают по отношению к тебе более высокое положение. И пользуются они этим прерогативами, нисколько не задумываясь и не терзаясь муками душевными.
«Эй, пацан, а ну сгинь! Щегол, деньги есть? Мальчик, уступи место тёте! Я тут стояла, сопляк! Граждане, вы слышали, что сказал этот мелкий хулиган! Товарищ милиционер, это гадёныш назвал меня
