с жильем, с нашей повседневной жизнью. Не окультуренные, причесанные и напомаженные, «очеловеченные» цветочные клумбы, скверы и парки, а именно нетронутые, первозданные островки природы в океане нашей цивилизации. Естественные. Живые.
— Знаете, сколько здесь автобусов летом бывает, особенно в выходные дни? — говорил Крепс. — Десятки! А еще в этом районе собираются сделать «окультуренную» зону отдыха. Хорошо если бы именно культура, но ведь не культура будет, а беседки-лавочки, киоски разные, бутылки, бумажки, консервные банки, пакетики из-под молока. От природы разве что останется? Некоторые склоны оставить в неприкосновенности необходимо! Вы говорите, что я много ловлю. Так ведь скоро вообще ничего в природе не останется, так пусть хоть в коллекции будет!
Во-вторых, сама постановка вопроса о сохранении «островков жизни» в масштабе государственном пробудит, может быть, уважение к ним у большинства, что принесет неоценимую пользу. Всем. Ведь уважение начинается именно с малого.
В-третьих, заботиться о природе в условиях микрозаповедника должны не только официальные органы, но и каждый из нас. А это, мне кажется, даст возможность каждому проявить благую инициативу.
В-четвертых, полезные знания легче получить именно через заботу и уважение. А способны ли привить любовь к природе учебники биологии? Здесь же, на «островке жизни», ее нельзя будет не полюбить — достаточно хотя бы постранствовать в дебрях с фотоаппаратом. Волнующие тайны будут открываться одна за другой.
В-пятых, нам, возможно, удалось бы предотвратить массовую и неотвратимую гибель многих «меньших наших братьев» и хотя бы отчасти сохранить генофонд.
В-шестых… Да ведь жизнь наша без природы — не жизнь!
В этих вопросах мы с Крепсом были единодушны. Но вот в чем разошлись наши взгляды коренным образом, так это в вопросах искусства.
Началось с фотографии. С самого начала я, не подчиняясь его указаниям, подыскивал неожиданный ракурс, фотографируя бабочку или цветок, а он выражал свое активное недоумение, настаивал на том, что и то и другое нужно фотографировать, руководствуясь правилом «показывать действительность такой, какая она есть». Я возражал, говоря, что простой, фронтальный ракурс — это вовсе не единственно правильный взгляд, что бабочка, цветок, любой другой живой или неживой объект действительности многообразен, что смотреть на все вокруг лишь с одной позиции и в строго определенном масштабе вовсе не значит «объективно отражать действительность». Но бесполезно было его переубеждать. Не вдаваясь в «философские эмпиреи», он отметал все мои построения и снова утверждал: надо снимать так, чтобы обязательно были видны размер бабочки и характер узора на ее крыльях, чтобы тотчас можно было определить, к какому семейству, роду, виду она относится…
— А как же эстетика? — настойчиво спрашивал я.
— При чем тут эстетика? — агрессивно возражал мой оппонент.
— Но ведь художественная фотография — вид искусства, — утверждал я. — Фотограф, если он именно художник, не может быть равнодушным. Даже если он и не ставит себе такой цели, то все равно невольно передает свое отношение к снимаемому объекту. И если он только регистрирует, то такое его отношение — равнодушие. Любой объект можно снять в миллионе вариантов — тут и ракурс, и фон, и освещение, и положение модели. В выборе единственно верного с точки зрения фотографа варианта и проявляются его отношение, его вкус, умение, знание объекта и техники съемки, настроение — да множество составляющих! А это и есть искусство. Плох тот художник, который регистрирует действительность плоской, привычной всем, приевшейся, однозначной, с одной только позиции. Истинный художник всегда пытается найти необычное в обычном, обычное в необычном, он пробуждает фантазию, будит чувства и мысль, он расширяет и углубляет наши представления о действительности, он открывает новое, а не наоборот. Художник делает жизнь интересной!
Крепс спорил со мной, он не считал фотографию искусством, впрочем, как и новую живопись, музыку… Как и во многом другом тут он был чрезвычайно категоричен, консервативен и в сердцах заявил даже:
— Всякая эта мазня от Левитана до Сарьяна меня не интересует! Музыка современная тоже — сплошные выкрутасы никому не нужные. Обман это все, чепуха! Вот старая музыка или старая живопись — другое дело. А фотография должна честно отражать действительность, вот и все!
Но я отнесся к его словам спокойно. Потому что испытывал чрезвычайную благодарность за то, что он сделал для меня, подарив «Эльдорадо» и те незабываемые минуты, которые мы провели там. Больше того: мне было интересно слушать его, и особенно интересно именно потому, что его мнение расходилось с моим. Я подумал даже вот что: человек, так долго и мучительно шедший к своей Мечте, был теперь настолько поглощен ею, настолько пленен, что испытывал своеобразную ревность к предмету своей Мечты и ко всему вокруг. Столько раз спотыкавшийся на пути, чего он теперь только не опасался…
И вот я остался наедине с собой.
Максимов и Крепс сделали свое благородное дело и отбыли. Сначала первый уехал, а потом и второй тоже простился со мной, взяв торжественное обещание побывать у него в гостях: «А если хотите, вообще перебирайтесь ко мне из вашей гостиницы». Наконец-то я мог спокойно все осмыслить и теперь уже в одиночестве путешествовать в дебрях и Склона Максимова, и «Эльдорадо». Трудно и передать, как мне хотелось именно этого и как я был — особенно теперь — благодарен своим проводникам.
День встречи с Крепсом — длиннейший день, который закончился в густой черноте южной ночи, — стал самым лучшим днем моей своеобразной поездки — экспедиции за Мечтой. Когда я принялся подсчитывать, какое расстояние мы с Крепсом преодолели, то насчитал не менее тридцати километров, из которых больше половины мы карабкались по горам в дремучих цепких зарослях трав и среди камней. Нагрузка была достаточно серьезной и для меня, что же говорить о том, как устал Роман Янович. Разумеется, мы опоздали на последний автобус, а попутные машины в темноте здесь обычно не останавливаются, тем более что шоферы видели в лучах фар огромного человека да еще с длиннейшей палкой от сачка… До Ташкента было около ста километров, пройти пешком это расстояние мы конечно же не надеялись, замерцала перспектива ночлега где-нибудь под кустиком в степи, но мысль о весьма возможной встрече со скорпионом, фалангой, каракуртом вызывала мало энтузиазма.
Однако меня по-прежнему не покидало чувство непременной удачи. И верно: вскоре возле нас затормозили «Жигули». За рулем сидел молодой черноволосый парень, узбек, он спокойно пригласил нас садиться, сказав, что едет как раз в Ташкент. Я сел на заднее сиденье, Роман Янович рядом с шофером. В продолжение всего пути Крепс продолжал говорить, главным образом о здешних горах, которые он исходил вдоль и поперек. А когда мне удалось вставить словечко в конце пути, выразить благодарность владельцу машины и в знак признательности подарить свою визитную карточку, выяснилось, что он заочно знает меня, у нас есть, оказывается, общие знакомые в Москве. А сам Батыр хотя и родом из Ташкента, однако в Москве учится в Институте культуры. Вот они, современные коммуникации, вот как «тесен» стал мир! И вот какие совпадения бывают, когда ты ищешь своего Аполлона.
Добрался я до своей гостиницы глубокой ночью — гостиница была маленькая, ведомственная (устроил меня в нее Игорь), ворота на ночь закрывались — пришлось перелезать через забор. Устал я, конечно, смертельно и отключился тут же, едва забрался под одеяло, но, как ни странно, проснулся с первыми лучами солнца, проспав всего лишь часа четыре, и чувствовал себя прекрасно.
И опять начинался голубой солнечный день, и опять спешил я на свидание. С природой? С молодостью? С мечтой? Или просто с самим собой?
Чувствовал я себя богатейшим из людей — целых две Дремучих Поляны были теперь в моем распоряжении, и какое-то шестое чувство подсказывало, что на этот раз ничто не помешает свиданию. Разве только легкая головная боль — отзвук вчерашней усталости.
Так оно и было. Никто не помешал.
Не буду описывать два дня своих очарованных странствий — думаю, что легко вообразить их из того, что я уже рассказал. Конечно, можно было бы еще и еще говорить об удивительном мире живых существ, которые подчас так явственно демонстрируют сходство с нашим, человеческим миром, общее наше родство, но которые тем не менее бесконечно далеки от нас, живут совершенно иначе, хранят бесконечное множество неразгаданных тайн, будят фантазию, наталкивают на сопоставления и заставляют на самого себя, да и вообще на весь мир, смотреть подчас с неожиданной стороны.
