оставит. У него закралось подозрение, что все дело тут в том, какой завтрак Мервин приносит с собой, и он решил во что бы то ни стало раскрыть эту тайну.
Как?то утром ему представилась такая возможность — Мервина неожиданно вызвали в контору и он оставил на скамье раскрытый мешочек для завтрака. Задира многозначительно подмигнул остальным и показал на мешочек, потом с ужимками опереточного злодея на цыпочках подкрался к скамье. Он наклонился, заглянул в мешочек и стал принюхиваться, словно собака. Потом запустил руку и вытащил оттуда маленький бумажный пакетик. Озираясь все с тем же злодейским видом, он развернул бумагу.
Другие мастера, наблюдавшие со своих рабочих мест, увидели, что Задира в неподдельном ужасе отпрянул от мешочка. Он сунул пакет обратно и подошел к товарищам, недоуменно разводя руками.
— Слушайте, хотите знать, что у него на завтрак? — спросил он. — Лопни мои глаза, не вру. Сухая корка без крупинки масла, какой?то кусочек мяса — вареная печенка, что ли, и пахнет, словно с прошлой недели завалялась, — да три четвертушки подгнившего яблока.
Раздались удивленные возгласы.
— Подумать только! — сказал один.
— Вот балда, морит себя голодом, — сказал другой.
— Видите, я не врал. Если кто хочет— может убедиться сам. Я просто ахнул.
Но все же в этом режиме экономии были такие стороны, которые беспокоили Мервина. Они с женой нигде не бывали — ни в кино, ни в театре, не покупали ничего вкусного — ни конфет, ни мороженого, ни фруктов, ни печенья, но Мервина беспокоило не это и даже не то, что приходилось отказывать себе и в необходимом. Его занимало только одно — что скажут люди. Хотя Мервин делал вид, что мнение посторонних не особенно его интересует, он, по правде говоря, боялся, что товарищи отвернутся от него.
Когда кто?нибудь рассказывал о том, «какой пир закатила моя хозяйка в воскресенье» или «как ребятишки славно повеселились в субботу после кино», ему бывало не по себе, оттого что он не мог вставить словцо в их разговор. Ему даже некогда было сводить своих в парк на прогулку, потому что он хватал всякую сверхурочную работу, какую только мог, и даже весь субботний день работал полностью. К воскресенью он так изматывался, что у него уже не было сил куда?нибудь пойти, особенно после всяких неотложных дел по дому.
Разумеется, каждый раз он приводил в свое оправдание какой?нибудь сугубо философский довод. — Мороженое и сласти только вредят детям, — повторял он. — Пирожные и всякие такие вещи — тоже. Мы с женой против этого баловства. — А когда заходила речь о кино, он любил повторять то, что говорил о фильмах Ларри, который был человеком левых убеждений. — Все эти картины — сплошной вздор. Либо там про любовь и преступления, либо актер поет душещипательные песенки о несчастных мальчишках- газетчиках, а у самого миллионное состояние!
Но если ему представлялся случай сходить куда — нибудь бесплатно, например посмотреть кинофильм в зале при местной церкви или пройти в театр по контрамарке, которые время от времени доставала его жена, он потом долгодолго говорил об этом событии. Как только ему удавалось на чем?то выгадать, он рассказывал об этом с гордостью скряги. Вот как в тот раз, когда, вернувшись после пасхальных праздников, он все хвастал, что вместе с семьей провел четыре дня за городом и это обошлось им всего в два шиллинга и четыре пенса.
— Проезд по железной дороге нам, конечно, полагается бесплатный. Жили задаром у дядюшки па ферме. Я для ста рого хрыча сделал кое — какую работенку. Но все равно было замечательно, ей — богу.
— А за что же ты все?таки отдал два шиллинга и четыре пенса? — поинтересовался Задира.
— Да купил фунт яблок и четыре плюшки. Пришлось взять их на вокзале в тот вечер, когда мы выехали. Чаю?то мы попить не успели.
Лорна тоже чувствовала себя неловко перед подругами и соседками. Свое смущение она старалась скрыть, рассказывая им о «холдмуре» и о том, какие поездки они будут на нем совершать. Но хуже всего было то, что стали прихварывать дети.
Старшему, Джону, часто приходилось пропускать школу — он то и дело жаловался на боль в груди, а у младшей, Мэри, все время болело горло. Однажды, рассказывая об этом Ларри, Мервин сказал, что у девочки, вероятно, воспалены миндалины.
— То есть как это «вероятно»? — взорвался Ларри. — А ты что, разве толком не узнал?
— Жена водила ее к врачу, выложила двенадцать монет. Он сказал, что воспалены миндалины.
— Ну, так чего ж ты ждешь? — спросил Ларри.
— А знаешь, во сколько он сказал это влетит? Пятнадцать монет, только чтобы вырезать — это еще если без осложнений. Слушай, Ларри, пора бы профсоюзу добиться, чтобы все это делалось бесплатно.
Ларри взглянул на Мервина, и в глазах его вспыхнуло презрение. Иной раз он сам недоумевал — зачем он вообще с ним разговаривает? И все?таки он по какой?то ему самому непонятной причине жалел Мервина. Скажите на милость! Стоит тут, рассуждает, что обязан делать профсоюз, а сам ни разу на собрание не пришел и взносы вечно задерживает.
— Ну что вы за народ, ей — богу! — сказал Ларри. — Как до кармана дойдет, так сразу о профсоюзе вспоминаете. Просто не понимаю…
— Но я всегда голосую за лейбористов, — возразил Мервин.
— Одного патриотизма недостаточно, как сказала сестра Кейвэлл. Тут это как раз к месту.
Мервин хотел было что?то возразить, но Ларри оборвал его.
— А насчет твоей дочки… Что там пятнадцать монет!
Я бы для любого ребенка вдвое больше не пожалел, да еще и правую руку отдал бы в придачу. Тем более за родное дитя.
Мервин на мгновение нахмурился.
— Конечно, может, у нее и нет ничего серьезного, — проговорил он.
— Ты это брось, — сказал Ларри. — Себя дурачь сколько влезет, а меня не одурачишь. — Он помолчал и сурово взглянул на Мервина: — Выкладывай?ка деньги, парень.
— Ну, конечно. Я ведь только говорю, что профсоюзу надо бы бороться за…
— Слушай, — прервал его Ларри, — борись за бесплатные больницы как тебе угодно, а пока что надо подумать о больной дочке.
На Мервина этот разговор подействовал так сильно, что Мэри весь день не выходила у него из головы. Вернувшись вечером домой, он прежде всего спросил Лорну:
— Ну как Мэри?
— Она сегодня просто умница, — сказала Лорна. — Мама принесла лимонного соку и меду — старые средства, они лучше всяких новых. Я ей дала целую ложку.
В этот момент в комнату вошли дети, и Мервин поглядел на них долгим внимательным взглядом.
— Что?то Джон какой бледный, — сказал он.
Лорна подозрительно взглянула на мужа, словно сомневаясь, трезв ли он. И правда, никогда еще он не возвращался с работы такой подавленный и озабоченный. Нрав у него был веселый, легкий. Именно эта его беспечность и привлекала ее когда?то.
— Джон совершенно здоров, — сказала она спокойно и потом весело добавила: — Весь в папашу, такой же худущий.
— Не знаю, — сказал Мервин, — в детстве я был крепышом.
Лорна подошла к плите, что?то помешала и бросила через плечо:
— А знаешь, худые — они самые крепкие.
Мервин задумчиво поглядел на потолок, потом улыбнулся и удовлетворенно кивнул.
— Вот это верно. Я это тоже слышал. — Он повернулся к ребятам, потрепал их по головенкам. — Ладно, детишки, вы уж потерпите, пока мы купим «холдмур», а?
— Папочка, я сяду впереди, рядом с тобой, можно? — сказал Джон.
— Ия тоже, папочка! — воскликнула Мэри. — Я тогда уже выздоровею. Правда, папочка?
— Только смотрите, дети, не поцарапайте машину, — сказала Лорна, — а то папа вам задаст!
Наконец, как?то в начале лета, в пятницу вечером, Мервин получил машину. Проезжая по улицам, он испытывал горделивое чувство, хотя по временам раздраженно хмурил брови: только теперь ему стало
