Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю–Дага…
Создав романтический образ Кавказа, Пушкин творит новую экзотическую легенду — «сладостной Тавриды», где под сенью лавров над розами поют соловьи, где звучные фонтаны бьют в мраморных гаремах, где ночью при свете луны в узких улицах мелькают белые чадры восточных красавиц, а «зеленеющая влага» моря шумит у скал Гурзуфа…
В поэме «Цыганы» (1824) Пушкин драматизирует эпизод из своей собственной жизни: он сам два дня странствовал с цыганским табором по Буджанской степи, сам играл роль Алеко, пережил краткое увлечение беспечной и сговорчивой Земфирой. К счастью, в действительности это приключение не кончилось столь трагически, как в поэме. Вырваться из «проклятого города» Кишинева, удрал из скучной канцелярии Инзова, пожить вольной, бродячей жизнью с цыганами — как должен был радоваться Пушкин этой проказе! Земфира находит Алеко в степи и приводит в табор к отцу. Старый цыган ласково принимает гостя: если они любят друг друга, то пусть и живут вместе. Алеко счастлив, днем он водит медведя, ночи проводит в шатре Земфиры. Ему нравится «бродячая бедность» и воля: ее шум, цыганские припевы, рев медведя, пестрота лохмотьев, нагота детей, лай собак, звук волынки и скрип телег. Но Земфира пылка и непостоянна; скоро любовная ее песнь сменяется другой:
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня;
Я тверда, не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Алеко, снедаемый ревностью, застигает ее у кургана в объятьях молодого цыгана; он убивает и изменницу и соперника. Старик велит ему покинуть табор:
Оставь нас, гордый человек!
Мы дики, нет у нас законов…
Но жить с убийцей не хотим.
И табор скрывается вдали; окровавленный Алеко остается один, как подстреленный журавль, покинутый улетевшей стаей.
Алеко — вполне «байронический» характер: его душой «играют страсти», «его преследует закон», так жил он раньше, откуда он — мы не знаем.
Он бездомный скиталец, ненавидящий «неволю Душных городов» и «пышную суету наук». Как Рене Шатобриан, он пресыщен цивилизацией и жаждет опрощения; его гордой личности тесно в «оковах просвещения», и он поднимает бунт против общества. Он хочет быть свободным дикарем, а не рабом денег и предрассудков. Бунтаря Пушкина пленили своеволие и мятеж байроновских героев, Не надолго. Вскоре под романтическим покровом он разглядел другие черты — «безнадежный эгоизм», самовлюбленность, непомерную гордость и холодное презрение к людям. Алеко нравится цыганская свобода нравов, если она не затрагивает его личных интересов; но лишь только Земфира отнимет у него свою свободно подаренную любовь, он свирепеет от злобы и ревности:
Нет, я не споря
От прав моих не откажусь;
Или хоть мщенъем наслаждусь.
Он отвергает все законы человеческого общежития, но помнит о своих правах, ищет свободы и кончает преступлением.
Старый цыган, смиренный и мудрый, развенчивает «модный кумир». Он прогоняет «гордого человека» и говорит ему:
Ты не рожден для дикой доли,
Ты для себя лишь хочешь воли;
Ужасен нам твой будет глас:
Мы робки и добры душою,
Ты зол и смел — оставь же нас!
Устами цыгана говорит народ, он представитель общинного начала. Как в античной трагедии, бунтующему против богов трагическому герою противостоит предводитель хора. Культ личности, греховное самоутверждение сталкиваются с религией общины — любовью и смирением. Но, казнив своего Алеко, Пушкин не впал в обратную крайность: он не идеализировал «людей природы», перед которыми так преклоняется фантазер Руссо. Любовные капризы и измены жены старого цыгана Мариулы его дочери Земфиры — совсем не идеал человеческих отношений. Трезвый и ясный Пушкин далек от романтических утопий. Он понимает, что «рай» среди дикарей — чистая выдумка. В «Эпилоге» он пишет:
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны,
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
Чувством неотвратимого фатума проникнута драматическая поэма Пушкина — в этом еще одно ее сходство с греческой трагедией.
В августе 1824 года Пушкин приезжает в село Михайловское, ссорится с отцом, который увозит всю семью в Москву. Поэт остается один с няней. Друзьям он пишет о «тоске», о «бешеной тоске», но постепенно привыкает к скучной и спокойной деревенской жизни. «Мои занятия, — сообщает он брату: — до обеда пишу записки, обедаю поздно, После обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!»
Ему хочется проникнуть в дух народного творчества, почувтвовать себя русским. По праздникам бродит по деревням, прислушивается к хороводным песням, у местного священника расспрашивает про «всякие крестьянские пословицы и приговоры» — в дни годовой ярмарки ездит в Святогорский монастырь, подолгу слушает нищих, поющих духовные стихи о Лазаре, Алексее Божием человеке, об архангеле Михаиле, о Страшном Суде и другие. Для этого «хождения в народ» он придумывает довольно фантастический костюм: «красная рубашка на нем, кушаком подвязана; штаны широкие, белая шляпа соломенная на голове, палка железная в руках». Он записывает народные песни о Стеньке Разине и искусно подражает им.
По утрам поэт серьезно работает и с жадностью читает Шекспира. Перед ним открывается новый мир, и в его ярком свете бледнеет субъективная поэзия Байрона. «Как мелок Байрон в трагическом роде перед Шекспиром, — пишет он. — Этот Байрон, который никогда не создал другого характера, кроме собственного, деля различные черты его между действующими лицами». Исторические хроники Шекспира, насыщенные жизнью, борьбой, страстью, полные сильных и разнообразных характеров, внушают ему желание создать русскую историческую трагедию. «Что за человек Шекспир! — восклицает он. — Не могу прийти в себя!»
В 1824 году вышли X и XI том «Истории Государства Российского» Карамзина, посвященные эпохе Бориса Годунова и Смутного времени. Образ Годунова, убийцы на престоле, мудрого правителя и честолюбца, не останавливающегося перед преступлением для достижения власти, показался Пушкину достойным гения Шекспира. Разве в Годунове нет мрачного величия Макбета? Разве Смутное время в России не полно громом драматических событий как и хроники Шекспира?
Пушкин разбивает ветхую условную форму классической драмы и создает романтическую трагедию: вместо правила о трех единствах — действие, захватывающее период в семь лет и свободно переносящееся
