как раскольники расправились с ним. И архимандрит, беседуя с Голышевым, демонстративно прошел мимо встречавшей его раскольничьей свиты и направился прямо в Богоявленский собор.
Бурмистр прислал в храм своего помощника, приглашал гостя на праздничный ужин в свой дом. Но гость не ответил на приглашение. Пришлось бурмистру-раскольнику самому явиться в православную церковь.
— Стол уже накрыт, — уговаривал он важного гостя. Но архимандрит сказал:
— Як раскольнику в дом не могу войти.
— А я не раскольник, хожу в церковь, — растерянно отвечал бурмистр.
— И мыши ходят, — съязвил архимандрит и остался ночевать у священника.
После этого раскольники закидали графа Панина доносами на Голышева и даже требовали, чтобы он возместил расходы по несостоявшемуся застолью.
Ваню пугали склоки отца с раскольниками и постоянно преследовали зловещие предчувствия, что ни к чему хорошему эти распри не приведут.
Особенно мальчик боялся, что отца публично высекут розгами. Как-то один раскольник поймал Ваню на улице за подол рубахи, притянул к себе, сидя, зажал между колен и, дыша жаром в самое лицо мальчику, зло прошипел:
— Твой отец живет в подклете, а кашляет по-горнич-ному. Скажи ему: ежели не угомонится, то лежать ему на графской конюшне.
Ваня не раз видел, как водили на графскую конюшню сечь не плативших оброк бедных крестьян.
— А твой отец — битый! — дразнили потом мальчишки сыновей этих мужиков. Быть битым считалось большим позором.
По решению волостного суда секли и за другие разные провинности. Бурмистрство освобождало Александра Кузьмича от телесных наказаний. Когда его из бурмистров фактически выгнали, отец лишился этой привилегии, и раскольники открыто грозили ему расправой.
Ване становилось жутко, когда на безлюдной улице он встречал толпу мальчишек. И жуть была не только от опасения побоев. Когда они оравой налетали на него, его мучила не столько боль от пинков и ударов, сколько страх за обидчиков, которые за сей грех будут потом кипеть в огненном котле. И он не отвечал на тумаки не от бессилия и бесполезности (налетчиков — много, он — один), а с надеждой, что если он не будет сопротивляться, то мальчишки быстрее угомонятся, оставят его в покое, и тогда грех их немного укоротится. Дома он прятал синяки и кровавые подтеки, чтобы не вводить в грех отца.
Школа тоже приучала боязливо мыслить и чувствовать, не сметь сомневаться, осуждать и действовать.
В школе Ваня боялся законоучителя, который мог неожиданно и больно стукнуть книгой по рукам или по голове. Боялся сидящего сзади Сашку Проклова, от которого можно было ожидать любую каверзу.
В училище безопаснее было ни о чем не спрашивать священника, скрывать свои мысли и даже само желание и умение думать.
При всем при этом мальчика везде и беспрестанно мучила виноватость. Дома он чувствовал себя виноватым перед отцом, перед сестрами и матушкой. В училище — перед всеми, начиная со сторожа. В церкви — перед богом, перед образами и паникадилами. На улице — перед прохожими и даже — перед собаками…
Радости все остались в раннем детстве. Теперь терзали постоянное беспокойство, ожидание чего-то дурного. Мучило сознание своей ничтожности, бесполезности, неуклюжести и греховности. Он был во всем виноват, а значит, все могли его обижать, обвинять, наказывать. Близость и неотвратимость скорого конца света, неизбежность ада — делали саму жизнь бессмысленной.
Граф Панин не стал на этот раз и разбираться в жалобе раскольников, просто прислал в вотчинное правление свое указание: «…разрешаю записать в расход из мирской суммы деньги, издержанные на приготовление угощения Владимирскому Преосвященному Парфению во время посещения Слободы Мстёры; но вместе с тем предписываю объявить крестьянину Голышеву, что он не восчувствовал, как следовало, снисхождение, оказанное ему в год кончины покойной Графини… по ходатайству мирского общества, а потому если впоследствии даст повод к распрям, то будет удален из вотчины».
Рука помещика — владыка. Очень обидел граф бывшего бурмистра. Несправедливо обидел, считал Александр Кузьмич.
Ваня уже понимал, что он — собственность барина, который живет очень далеко, в столице. Тут, во Мстёре, граф никогда не был, но все его панически боятся, даже злые богатые раскольники. И помещик вырастал в воображении мальчика в огромное чудовище, заглатывающее живых людей.
Граф несправедливо выгнал отца из бурмистров. А теперь еще пригрозил выселить их из Мстёры. Это больше всего испугало Ваню. Куда они пойдут? Здесь их дом. Хотя мать говорит, что и дом собственность графа. Но есть же совсем недалеко, в деревне, крестьяне без помещиков. Их называют казенными. Ваня не понимал значения этого слова. Однако отец говорил, что казенные крестьяне, бывает, живут еще хуже.
— А их тоже секут на графской конюшне? — спрашивал Ваня.
— У них нет графа, нет конюшни, и их не секут.
И Ваня мечтал стать казенным уже потому, что казенных не секут.
Последнее предписание Панина связало Александра Кузьмича по рукам и ногам. Воюя с раскольниками, он считал, что стоит на страже государственного правопорядка и православия и его поощрить надо, а не наказывать. Граф же не захотел ни в чем разбираться, односельчане не поддержали. И Александр Кузьмич дал себе слово вообще больше не вмешиваться в вотчинные дела.
Он серьезно занялся обучением сына рисованию, учил его писать образа на стекле и на доске. Внушал:
— Учись, станешь художником, может, вольную получишь.
Александр Кузьмич еще в молодости пытался откупиться у помещика, но тот отказал. Теперь он хотел дочерей выдать замуж за купцов, чтобы уйти из податного сословия, а сыну дать образование.
Успехи сына в учебе и рисовании радовали Александра Кузьмича и давали надежду, что мечты его осуществятся.
От тяжелых дум Ваню отвлекали детские потехи. В чистый понедельник (первый понедельник великого поста) с утра мальчишки, собираясь толпами, вооружившись палками, шли по Мстёре, из дома в дом, переводить мышей.
Подходя к избе, они кричали в окно:
— Мышам перевод!
Хозяйки были рады мальчишкам, распахивали перед ними ворота и вели, в первую очередь, в подполье.
Гурьбой мальчишки лазили по подполью, стучали палками по углам и оглушительно кричали:
— Мыши, мыши, вон! Кыш, чертово племя!
Бытовало поверье: если мальчишки-гонялыцики обойдут все мышиные места и хорошо пошумят, то весь год потом не заведется ни одной мышки.
И хозяйки водили мальчишек (им это не работа, а потеха) по амбарам, сеновалам и погребам. А потом угощали пряниками и черносливом, а кое-что, как, например, небрежно лежащие мороженые или моченые яблоки, мальчишки и сами прихватывали.
Почти в каждом доме были кошки и механические мышеловки, однако суеверие не пропадало. И пуще всего хозяек пугала в этот день нежданная гостья, позабывшая про обычай. Считалось, что если в этот день в дом зайдет девица, то в него сразу отовсюду сбегутся мыши и их уже не выгнать никакой силой.
Потому забывшуюся девушку встречали у порога бранью и в избу не пускали. И девушки в этот день сидели по домам.
Александр Кузьмич Голышев первый в Мстёре стал торговать картинками, и теперь у их лавки постоянно толпился и стар и млад, а когда из Москвы приходили подводы с новыми картинками, к Голышевым торопились матери девочек-цветилыциц, чтобы успеть набрать картинок для раскраски.
Ваня с сестрами толклись тут же, у связок с картинками, не терпелось посмотреть, что новенького привез отец. Потом картинки, уже раскрашенные, возвращались обратно в их дом, и отец разрешал отбирать от каждой стопы по две-три для развешивания по стенам дома.
Научившись читать, Ваня прирос к книгам. Теперь, запасаясь в Москве книгами, Александр Кузьмич
