Сначала Тихонравов оглядел книжный склад, потом литографию и долго рассматривал оттиски, развешанные по стенам печатни и стопами сложенные на полу.
Издавать картинки начал несовершеннолетний юноша, и это в значительной мере определило тематику: «Хищные волки, напавшие на проезжающих» с незатейливыми стихами:
Лихой ямщик на тройке мчался В степи пространной, снеговой, И колокольчик заливался Веселой песнью под дугой…
Много было былин и сказок о Бове Королевиче, Илье Муромце, Емеле-дураке — красном колпаке, об Иване-царевиче и сером волке, потом шли всякие диковинные животные, которых Иван начал печатать еще в литографии Ефимова.
От своих бывших московских хозяев Голышев позаимствовал многие сюжеты. У Лаврентьевой — картинку «Александр Великий — царь Македонский», у Абрамова —
«А ну-ка, Мишенька Иваныч», у Логинова — «Взятие Казани царем Иоанном Васильевичем Грозным в 1552 году». Царь на коне, в сопровождении большой свиты въезжал в покоренный город, где его встречали коленопреклоненные татары. Эта картинка легко раскупалась. «Въезд императора Александра II в Москву на коронацию», который Иван наблюдал лично, тоже издавался теперь в литографии Голышевых. Много они выпускали портретов царей, эти рисунки народ тоже любил.
А картинка «Панюшка и Сидорка осматривают Москву», вызвавшая у Тихонравова улыбку, напоминала Ивану о том времени, когда он, одиннадцатилетний крестьянский мальчишка, бродил по Кремлю, закидывая голову, чтобы получше рассмотреть Ивана Великого.
В центре картинки и стояла кремлевская колокольня Ивана Великого. Два подростка, в лаптях, полосатых штанах и рубахах до колен, вели потешный разговор об увиденных в Москве чудесах. Возле театра один другому говорил: «Гляди, Сидорка. Ето киятр, тут всяку комедь представляют, и гром загремит, и речка потечет, и горы, и леса появятся». А возле царь-пушки: «Гляди, Сидорка, эка пасть ненасытная, я чаю, как плюнет, так и деревни нашей мало».
Тихонравов посмеялся, сказал:
— Шутки, былины, сказки — это хорошо. Но побольше бы в народ нести стихов великих поэтов, таких, как Пушкин.
Потом Константин Никитич попросил Ивана сходить с ним в Богоявленский собор и был удивлен богатым внутренним убранством церкви, говорил о том, что они собираются печатать в «Губернских ведомостях» описания древних храмов и монастырей владимирского края.
Вернулись опять в литографию, потому что Иван захотел показать гостю прежние свои рисунки, в частности отлитографированный «Вид города Вязники» и вязников-ский Благовещенский монастырь.
— Вот это замечательно, — восхищался Тихонравов. — А как бы хорошо было, если б вы для нашего статистического комитета сняли вид суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря. Мы собираемся «Труды» комитета выпускать, так вот для них. Слышали, в Суздале найдена могила князя Пожарского?
Иван слышал и даже читал об этой истории.
Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, создавший вместе с нижегородцем Мининым в 1612 году народное ополчение, умер в 1642 году. И так случилось, что к девятнадцатому веку могила этого народного героя затерялась. По одной версии, он покоился в своем Суздальском поместье, по другой — в селе Пурех (Юрино) Балахнинского уезда, при церкви, оставшейся после устроенного им монастыря. А в Суздале шла молва, что тело князя Пожарского погребено в стенах Спасо-Евфимьевского монастыря. Говорили, что ранее была тут усыпальница, в которой похоронены многие Пожарские, суздальские уроженцы. Они делали в монастырь немалые вклады, а монахи берегли их могилы. Но потом род Пожарских кончился.
Когда и монастырское крепостное право было упразднено, вотчины у монастыря отобрали, монастырский архимандрит, в досаде, разобрал палатку над усыпальницей Пожарских, а камни употребил на выстилку при церкви рундуков.
В 1850 году путешествовали по России великие князья Николай и Михаил Николаевичи и в августе приехали в древний Суздаль. Осматривая знаменитую Спасо-Евфимь-евскую обитель, услышали они предание о том, что здесь якобы погребен князь Дмитрий Пожарский. Вернувшись в столицу, князья пожертвовали значительную сумму на сооружение приличного памятника спасителю Отечества. А министр внутренних дел, по их поручению, откомандировал в Суздаль знающего историю и археологию чиновника для производства местных исследований — графа Алексея Сергеевича Уварова. Говорили, что Уваров сам напросился в эту экспедицию. Он тогда уже серьезно занимался археологией, писал книги о своих находках. Во Владимирской же губернии было у него одно из имений.
Искал Уваров могилу Пожарского на совершенно ровной поверхности, заросшей бурьяном, руководствуясь древними рукописями. И докопался до фундамента усыпальницы Пожарских. Найдено было двадцать три гроба, среди них гроб Дмитрия Михайловича. Над могилой Пожарского поставили пока столбик с надписью.
И когда Тихонравов предложил Ивану Голышеву снять вид Спасо-Евфимьевского монастыря с могилой Пожарского, тот с радостью согласился и вскоре отправился в Суздаль.
Суздаль поразил Ивана своей красотой и древностью. Очарованный, слушал он обедню в Рождественском соборе и вечерню в соборе Спасо-Евфимьевского монастыря, с Удивительной алтарной стенописью.
У него глаза разбежались, хотелось рисовать и древние большие соборы, и ансамбль Лазаря и Антипия, и совсем маленькую Козьмодемьянскую церквушку. Даже в самом Спасо-Евфимьевском монастыре можно было сделать особые рисунки — и замечательно украшенной проездной башни, и небольшой надвратной церковки. Но для этого надо было поселиться в Суздале надолго, а он выбрался всего на три дня.
Набросав только заказанный вид Спасо-Евфимьевско-го монастыря с могилой Пожарского, Иван Голышев на обратном пути, проезжая через Владимир, решил воспользоваться приглашением Тихонравова, тот велел ему приходить к себе домой запросто.
Квартира Тихонравова ошеломила Ивана не менее Суздаля'. Тесная, плотно заставленная шкафами с божественными и мирскими книгами и старинными рукописями, она напоминала библиотеку. Иван никогда еще не видел столько книг в частном доме, хотя у Сенькова и Протасье-ва было их немало.
Тихонравов приветил молодого художника, сделал надписи к его рисункам, подарил Ивану свое сочинение «Владимирский сборник».
— Постарайтесь, — уговаривал он Ивана, — зарисовать и другие местности и древние предметы.
Некоторое время спустя Иван Голышев получил письмо, подписанное губернатором и председателем губернского статистического комитета. В нем начальник губернии спрашивал, не желает ли Голышев принять звание почетного члена комитета, и если желает, то какую в комитет может пожертвовать сумму. Это озадачило Ивана. Оказывается, почетные звания зависят от вложенного капитала. Почетным членом статистического комитета стать хотелось, но средства были ограниченны. Потому Иван, изъявив благодарность губернатору, отвечал, что всякий рисовальный труд готов исполнить с усердием, о деньгах же не обмолвился. Отец и так ворчал, что Иван «безмездно» печатает картинки для статистического комитета.
Губернские и областные статистические комитеты кроме своей непосредственной деятельности занимались описанием губернии, ее городов, печатали этнографические статьи и статистические отчеты в «Губернских ведомостях», издавали «Памятные книжки» и даже монографии. Все это делалось под председательством губернаторов и членов комитета — непременных, действительных, почетных — и секретаря. Средства комитета складывались из пожертвований его членов. И оплачивалась, очень скудно, только должность секретаря комитета. Им во Владимире в течение почти тридцати лет был Константин Никитич Тихонравов. Увлеченный археолог, коллекционер старинных вещей, человек, влюбленный в свой край, он, являясь одновременно и редактором «Владимирских губернских ведомостей», сумел за короткое время сплотить вокруг газеты и комитета кружок местных краеведов, почти в каждом городе и большом селе завел нештатных корреспондентов.
До почетного члена статистического комитета, не имея достаточного капитала, Иван Голышев, стало быть, не дорос, но рисовальный его вклад в общественное дело способствовал тому, что 8 июня 1861 года он тайным голосованием единогласно был принят в действительные члены комитета, и это был первый в губернии случай избрания в статистический комитет крестьянина.
