Засунув руки в карманы, он дважды обошел вокруг печки и ни с того ни с сего ударил в нее ногой.
Фургон мусорщиков трясся по мостовой, тяжко вздыхая и выпуская на каждом ухабе облака ныли. Фары были увиты гирляндами бумажных цветов, а на радиаторе болтался безрукий паяц, найденный в помойной яме. Мусорщики с засученными рукавами стояли на подножке и подшучивали над прохожими.
На ставнях квартиры Мунинов висело небольшое объявление, прикрепленное двумя кнопками: «Продается по случаю мотоцикл «теро», 350 куб. см. Обращаться сюда».
— Привет, Жако.
— Привет, Морис.
— Ты читал?
— Да.
— Мунины обанкротились… Надо им как?то помочь.
— Да, ты прав, надо помочь.
Берлан ремонтировал обвалившийся угол своего дома: четыре камня и кучка известкового раствора лежали рядом на земле.
— Привет.
— Привет.
— Ты, я вижу, решил переменить профессию?
— Что поделаешь. Грузовик налетел на стену в ту ночь, когда была гололедица, помнишь?
— Еще бы!
У Вольпельеров распахнулось окно, словно под неудержимым напором музыки.
Мощный голос Марио Мануэло разносился над Гиблой слободой.
— Что это? Передача люксембургского радио?
Берлан положил лопатку и, выпрямившись, приготовился слушать.
— Да нет же, это Вольпельеры купили патефон с пластинками. Они себе ни в чем не отказывают.
Две роскошные машины вихрем пронеслись мимо, в каких?нибудь десяти метрах за ними промчался автомобиль «203» с откинутым верхом. После «Проказника амура» без всякой паузы, не успев даже перевести дух, Мануэло исполнил «Красотку Лили»…
— Черт возьми, как это ей удалось так быстро сменить пластинку!
— Это же долгоиграющая пластинка. Говорю тебе, мадам Вольпельер ни в чем себе не отказывает. На одной такой пластинке восемь песен, и играет она полчаса подряд.
— Полчаса Мануэло? Да это же разврат…
— Подумай только, они в долгу, как в шелку. Ребята ходят оборванные. Каждый день являются кредиторы, стучат к ним в дверь и кричат на всю улицу, требуя денег, а она покупает пластинки по две тысячи франков за штуку. Сидит себе у окна и грезит наяву, мурлыкая песенки. А ребятишки целый день горланят дома всякие «тра — ля — ля». Что за люди…
Замок Камамбер был полон веселого гомона, как и полагается в воскресное утро, когда на улице десять градусов выше нуля. У открытых окон жильцы выбивали ковры, трясли простыни; выставленные на подоконник цветы, чижи и младенцы впитывали в себя солнечные лучи. Раймон Мартен спускался по лестнице с сумкой, набитой газетами. На каждой площадке, у каждого порога слышалось: «Здравствуй, Раймон», «Здравствуйте, мсье Мартен» — или же:
«Здравствуйте, Мартен», — в зависимости от того, кто говорил — приятель, женщина или политический противник.
Мартен встретил Шантелуба, и, здороваясь, они обменялись взглядами сообщников.
Перед гаражом Дюжардена был разворочен кусок мостовой длиной с целую грядку салата. Огромное объявление на щите гласило: «Внимание! Производятся работы. Тихий ход!» Одна из подставок щита стояла на тротуаре, и прохожие слегка опирались на нее, чтобы не потерять равновесия. Домашние хозяйки, шедшие на рынок, на площадь Мэрии, дотрагивались до щита почти с нежностью: ведь в Гиблой слободе проводили водопровод.
На улице Шантелубу повстречались Жаке), и Рири. У них был какой?то насмешливый вид, очень ему не понравившийся.
— Привет, ребята. Все в порядке, Жако?
Рири широко зевнул и бросил насмешливо:
— Определенно.
Мимо прошла мадам Вольпельер с хозяйственной сумкой в руке; она рассеянно смотрела прямо перед собой и напевала:
— Ну и чудила! — засмеялся? Како.
— Куда это вы направились вдвоем?
— К «Канкану», посмотреть на Клода. Он там тренируется. В следующее воскресенье у него матч с Кидом Масколо, три раунда по три.
— Пойдешь на матч? — лукаво спросил Жако.
— А как же! — не задумываясь ответил Шантелуб. И прибавил с ударением: — Определенно!
Он посмотрел им вслед. Парни громко разговаривали, поводили плечами, подталкивали друг друга локтями. Шантелуб думал о том, что никогда их как следует не понимал. Он замкнулся в мире своих идей, своих взглядов на жизнь, которые они не вполне разделяли. «Еще не разделяют, но это придет», — поправил он самого себя вполголоса. Он ругал их за легкомыслие. Судил их, как судья. А ребята вовсе не чувствовали себя виновными. Да они и не были виновны.
В чем это они могли быть виновны?
Только к вечеру Шантелуб вошел в помещение молодежной организации. Открыв дверь, он сразу почувствовал, что кто?то побывал здесь и не все находится на своем месте. Он порылся в кипах газет, на
