прикусывает мне пальцы. Больно, хоть и не до крови. Ну, получишь у меня по башке, скотина! Не при матери, конечно: она издевательство над животным не простит.
— Хуже, лучше… Иди, ополоснись да переоденься с дороги… Любитель природы.
Поднимаюсь на террасу. Мамина ладонь шлепает по моему затылку. Легонько, но обидно.
— Потом на кухню спускайся: я отвар приготовлю.
— Может, не сразу?
— Тебе Калли сколько времени на отдых отпустил?
Приходится признаться:
— Три дня.
— Вот именно! — торжествующе кивает ма. — Текущий день, как понимаю, первый?
— Не исключено.
— Значит, тебе нужно поторопиться. А поскольку сам ты ни за что не станешь этого делать…
— Ты будешь торопиться за меня. Согласен.
Вздыхаю и отправляюсь на второй этаж, по пути выпуская Микиса из порядком надоевшей тому за время дороги корзины.
Окна моей комнаты тоже распахнуты настежь, а на застеленной кровати разложена сменная одежда, простенькая, зато чистая и вкусно пахнущая сушеными травами. Эй, не припомню у себя такой рубашки! Откуда взялась? Воротник чуть крупнее, чем теперь принято, а ткань слегка потертая. Неужели, папина?
Еле уловимый аромат давно не ношеной старой вещи — как ни проветривай, все равно останется. Соль и мед. Причалы Антреи и заливные луга Лунной излучины. Наверное, он одевал ее примерно в том же возрасте, что я сейчас нахожусь. Ну-ка, примерим!
По плечам — в самый раз. А вот в талии отец был куда изящнее меня. Что и говорить, мне до него далеко… Особенно в обходительности с дамами. Сумел же он как-то завоевать мамино сердце? Когда- нибудь решусь и расспрошу. Обязательно! Вот только смелости наберусь…
Скидываю одежду и наскоро обтираюсь тряпицей, смоченной в полном теплой воды тазике.
— Ты долго еще? Остынет! — кричит снизу ма.
— Уже бегу!
Одеваюсь, уже не задаваясь вопросом, кому могла или не могла принадлежать та или иная деталь моего наряда, и спускаюсь в кухню, где на столе уже дымится в глубокой миске гнусного вида и запаха варево.
Принюхиваюсь и морщусь от отвращения:
— А повкуснее сделать нельзя?
— Можно, — охотно признается ма. — Только ты удовольствия не заслужил. Садись сейчас же!
Устраиваюсь на скамье у стола, чуть склоняясь над миской. Сверху падает полотенце, оставляя меня один на один с удушающими парами приготовленного Инис отвара. Предпринимаю попытку отодвинуться подальше, но тяжелая мамина ладонь опускается на мой затылок и давит вниз, едва не заставляя ткнуться носом в только что кипевшую зеленовато-желтую жидкость.
Оскорбленно отфыркиваюсь под полотенцем:
— Я ж захлебнусь!
Но ма непреклонна, как скала:
— Не хочешь дышать, заставлю пить.
И не остается ничего другого, как до одурения дышать густым и омерзительно кислым ароматом, а потом надрывно откашливаться, чувствуя, как от каждого приступа сердце начинает колотиться о ребра.
Я подозрительно скосил глаза на нечто белое, плеснувшее в кружке, принесенной матушкой.
— Это что?
— А то сам не догадываешься! — негодующе качнула головой Инис.
Присматриваюсь и принюхиваюсь, после чего с отвращением переспрашиваю:
— Молоко?
— Оно самое.
— Ты же знаешь, как я ненавижу…
— Успокойся, пенки сняты! И почему ты их не любишь? Это же такая вкуснятина… — ма мечтательно улыбнулась.
— Нравится, вот и ешь!
— А я уже. Съела.
— На здоровье!
— Жизнь в городе не пошла тебе на пользу, сын, — невпопад следует задумчивое и не терпящее возражений замечание.
Инис, сменившая брюки и куртку на домотканое платье, проводит ладонью по моим волосам.
— Должны быть длиннее.
— Знаю.
— У твоего отца коса спускалась ниже пояса.
— Знаю.
— Ты в пику мне не желаешь быть на него похожим?
Ну и вывод! С чего она так решила? Все обстоит ровным счетом наоборот!
— Ма…
— Что? — усталый взгляд.
— Я еле справляюсь с волосами такой длины, а ты хочешь, чтобы они еще отросли… Кто будет за ними ухаживать? Отцу-то было легче: у него была ты. А мне что делать?
Она молчит, опустив ресницы. Долго-долго. И когда я уже отчаиваюсь получить ответ, слышу печальное:
— В своих бедах мы виноваты сами.
Инис зябко передергивает плечами, хотя в библиотеке довольно тепло, если не сказать, душно.
— Пей молоко и ложись спать.
— Да, ма.
— Не засиживайся.
— Конечно, ма. Как всегда.
Она уходит своим любимым «эльфийским шагом», невесомая, как перышко. Сколько раз в детстве матушка ловила нас с поличным? И не сосчитать: мы с Вигом были жуткими проказниками и непоседами. И даже Калли изредка принимал участие в наших забавах… Где теперь эти беспечные дни? Утекли вместе с водами Лавуолы. Прочь. В море. Но, ххаг меня подери, я и сейчас вижу в серых глазах ре-амитера свет взгляда того мальчишки, вместе с которым весело уплетал сворованное у кухарки варенье! А когда смотрю на Ра-Дьена, вспоминаю, какие чудные золотые кудри обрамляли его еще худощавое лицо… Интересно, а что видят они, когда смотрят на меня?
Ладно, оставим воспоминания в покое и вернемся в день сегодняшний. Почему я чувствую себя нехорошо? Давайте-ка, разберемся.
Да, наглотался дыма. Не могу сказать, что впервые совершаю нелепый и мало обдуманный поступок, но этот, как и предыдущие (на мое счастье!) не повлек за собой непоправимые последствия. Завтра прибегну к старым проверенным методам и полностью выгоню из крови всю пакость, что успела туда попасть. Даже остатки выпивки, не пошедшей ни в прок, ни в удовольствие. А жалко-то как… Хорошо еще, Калласу не приходит в голову запретить наливать мне в питейных заведениях что-нибудь крепче эля, разбавленного водой один к трем. Странно, кстати, сознавать, что dan Советник до сих пор не напугал меня такой мерой наказания. То ли не понимает всей прелести пьяного угара, в котором можно не думать ни о чем, то ли… Не хочет лишать меня последней радости в жизни? Есть, над чем задуматься. Если верно
