Вошла учительница, и урок начался. Я, положив руки на парту и сидя прямо, смотрел на учительницу, слушал, но с удивлением ловил себя на том, что абсолютно ничего не понимаю. Я отчетливо различал слова и даже понимал каждое в отдельности, но, дойдя до моего сознания, слово вдруг куда-то пропадало. Бум- бум-бум! — глухо било по ушам. А в голове прыгали, вспыхивали, как буквы светящейся рекламы, мысли: «Записываться или не записываться в боксеры? Ехать или не ехать во Дворец спорта?..»
Так же ничего не слышал я и на других уроках.
После школы я забежал в парикмахерскую. Там, к счастью, никого не было. Сев в кресло, попросил мастера, чтобы тот остриг меня под бокс.
Он накрыл меня белой, в мелких волосиках, простыней и начал сердито водить от шеи к затылку гудящей, как трамвай, электрической машинкой и бросать на пол кучи волос, приговаривая:
— Вон какие, ведь вон какие отрастил!
Потом взял ножницы, ловко пощелкал ими, и я, взглянув на себя в зеркало, увидел, что стало значительно лучше: и лицо сделалось мужественнее, и шея уже не казалась такой тоненькой.
3
Подходя к дому, я вспомнил про нашего соседа, дядю Владю. Он пенсионер и целыми днями, если не играет с другими пенсионерами в козла, сидит на кухне у окна в своей неизменной меховой телогрейке, с которой не расстается ни зимой, ни летом. Он очень ехидный и все критикует. Сейчас наверняка спросит, где это меня так оболванили. Потом, как всегда, поинтересуется, сколько я сегодня получил двоек и не выгоняла ли меня учительница из класса.
И я не ошибся. Едва я отворил дверь и вошел в кухню, он обернулся в мою сторону и хриплым голосом спросил для начала:
— Ну как, отбарабанился?
— Да, отбарабанился, — не желая затягивать пустого разговора, коротко ответил я. Ну каждый день одно и то же, как только не надоест!
Прислонив к стене портфель, я зажег плиту и поставил на нее обед.
— Та-ак, — поерзав на табуретке и явно приготавливаясь к длинному разговору, продолжал дядя Владя. — Ну, а сколько же ты нонче двоек схватил?
— Двадцать пять! — уже чувствуя раздражение, сердито ответил я.
— Значит, два-а-дцать пя-я-ть, — невозмутимо повторил, смакуя каждое слово, дядя Владя. — Что-то маловато, намедни, кажись, сорок было?
Я ничего не ответил, взял портфель и хотел уйти в комнату, но дядя Владя нахмурился и сказал, чтобы я не уходил.
— Ты мне вот что объясни, — начал он. — Это что ж, говорят, на тебя опять Рыжий налетал, да?
Я поджал губы, опустил голову. Так и есть, уже все знают.
— Чего ж молчишь-то? Эх, ты-ы! Долго терпеть-то будешь, а?
— Да размахнись как-нибудь да так ему смажь, чтоб он кубарем от тебя полетел. Понял иль нет?
Я ничего не ответил. Ну что зря болтать? Вот сегодня поеду, запишусь, и тогда пусть только этот бандит попробует!.. Но говорить об этом пока рано.
— Ну ладно, ладно, — сжалился дядя Владя. — Ты не того… Но уж ежели этот стервец опять сунется, помни, что я сказал, и все будет в порядке. Понял?
— Да… — не поднимая глаз, пробурчал я, снял с плиты миску с супом и понес ее в комнату.
Поставив суп на стол, я задумался. А все-таки куда, в какое место будут бить, когда приду в боксерский зал? Сюда, сюда или сюда? Я согнул указательный палец и сгибом осторожно ударил по носу.
Ух ты, как больно-то!.. И ведь только одним пальчиком! Вспомнив, как Горелкин говорил, что к ударам привыкают и потом не замечают даже, стал осторожно стукать себя то по скуле, то по носу, то по животу. Все удары вызывали одинаковую боль.
Когда за окнами начало темнеть, я достал из гардероба пальто — как назло, заморосил дождь — и стал одеваться, опасаясь, что может прийти из школы Сева и увязаться со мной. А этого ни в коем случае допускать нельзя — ведь он тогда увидит, как меня будут бить. Вот когда научусь, тогда другое дело. Я попросил дядю Владю передать матери, что вернусь поздно, и поскорей вышел из квартиры.
«Только бы выдержать! Только бы не свалиться и не завыть!» — всю дорогу в метро думал я и опять незаметно приучал себя к ударам. Кроме того, я изо всех сил тянулся и надувался, чтобы выглядеть выше и взрослее, а то еще скажут, как говорит нам во дворе Митька Рыжий: «А этот сундук с клопами чего сюда приперся, брысь отсюда!..» Один дядя даже спросил: «Ты чего это, как индюк, дуешься?»
Мне казалось, что все в вагоне прекрасно знают, куда и зачем я еду, и поэтому я отвернулся к двери и смотрел на струящиеся за стеклом лампочки на стене туннеля.
Когда я вышел из метро, на улице было уже совсем темно и горели фонари. Дождь перестал, и тротуар и мостовая черно блестели. Волнуясь, я на всякий случай спросил у дяди в очках, в какую сторону идти, чтобы попасть во Дворец спорта. И тот, посмотрев на меня сверху вниз, ответил, что идет туда же.
— А зачем тебе, молодой человек, нужен Дворец спорта? — спросил он, когда мы перешли мост, под которым поблескивали железнодорожные пути, светились красные, желтые и зеленые огоньки, и пошли по широкой аллее, по обеим сторонам которой равнодушно пролетали автомашины.
— А это… хочу записаться там… — опуская голову, ответил я.
— И куда же ты хочешь записаться?
— На бокс… — Я опустил голову еще ниже, ожидая, что сейчас последует что-нибудь обидное.
Но этого не произошло. Мой провожатый с одобрением сказал:
— Ну что ж, это неплохо, неплохо. А тебе не страшно? Я резко поднял голову и крикнул, очень боясь, что мне не поверят:
— Нет!
— Ну, если так, тогда тебе вон туда. Видишь арку большого дома?.. Так в нее!
Позабыв сказать спасибо, я перебежал перед самым носом у самосвала улицу, влетел под арку и как вкопанный остановился: передо мной действительно открылся самый настоящий дворец. Он был большой и точно сделанный из одного стекла. И на фоне черных клубящихся облаков весь сиял и светился, как хрустальный, а сверху (потом я узнал, что там был огромный гимнастический зал) из ярко освещенных окон вырывались звуки марша. Но и они не подбодрили меня. Я, сконфузившись, едва не повернулся и не побежал обратно, очень жалея, что не взял с собой для храбрости Севу. Но в эту самую минуту за спиной вдруг раздалось:
— Пацан, ты записываться пришел, да?
Я обернулся и увидел такого же, как и я, паренька, к которому почему-то сразу же почувствовал доверие.
— Да-а.
— И я. Ты куда?
— Н-на бокс.
— Значит, вместе. Тебя как зовут?
Я ответил.
— А меня Мишка.
Он, оказывается, тоже видел выступления боксеров в Центральном парке, и ему тоже очень понравилось, что сразу же — синяки.
— Ну, пошли?
— Подожди, — чувствуя, как у самого горла вдруг гулко забилось сердце, попросил я, глядя на стеклянные двери, за которыми виднелось много народу.
— Боишься, да? — понимающе спросил Мишка.
— А ты?
