VI
Что за дурак, я заснул, а в этой жизни нельзя распускать нюни. Где мои шведки, ха — ха, проглочу их с косточками. Вот приеду и уж там, на пляже, когда припекает солнце, попою; но еще не рассвело, я выбрасываю газету, делаю небольшую разминку, подбадриваю «Могучего», снова и снова прибавляя газу, и мы устремляемся вперед и вниз и очень любим друг друга. Шоссе пустынно, и я намерен проехать одним махом две — три тысячи километров, прежде чем остановиться и выпить кофе.
Солнце начинает всходить, проезжаю кипарисовую аллею, что тянется от Санта — Крус?де — Мудела к кладбищу, пересекая шоссе, ряд торжественных остроконечных теней посреди равнины, и все это — только чтобы проводить нас до могилы; вот гадство, ведь, когда едешь на работу, ты и на тысячу километров в округе не встретишь тенистого места. Еще не вполне рассвело, когда я проезжаю через Альмурадиель, а Деспеньяперрос пересекаю на прямой передаче, прижавшись к левой стороне на крутых поворотах; я знаю, ничего не случится, люди здесь зажиточные и степенные и, как правило, после мессы ходят очень осторожно, не забудем, сегодня ведь воскресенье, для всех, кроме шведок, им?то уж придется попотеть там, на побережье, ведь еду я, я!.. Никого, ни одной машины, пока из?за черно — желтых ущелий не покажется солнце, часов в восемь утра, я слышу, как проходит почтовый поезд, перекрывая стуком колес шум реки и гомон птиц, ворон, каркающих на рассвете. Теперь меня опять обгоняют эти сволочи, они сигналят, когда уже почти наезжают на меня и отбрасывают к правому краю, в эту минуту навстречу едет грузовик, что делать: или бери правей, или тебя раздавят, эти типы совсем одурели от бешеной гонки, черт бы ее побрал, ведь ты всегда проигрываешь в ней, как и во всем. Миновав Ла — Каролину, я очутился уже на родной земле, и я радуюсь, сам не знаю почему, все селение благоухает масличными рощами, оливками и оливковым маслом — сладкий проникновенный аромат, густой а кружащий голову. Проезжая, я вижу, указатели направления при въезде в деревню обновили, и сделали новые указатели вдоль дороги, и раскрасили корзины для бумаги и мусорные урны, вот уж бесполезный расход.
Я быстро принял решение, затормозил и вернулся назад на сто — двести метров, вошел в хижину и в пять минут проглотил два стаканчика мансанильи и блюдечко черных маслин, пересыпанных укропом и чебрецом.
Дальше, на протяжении многих километров, мне встречались ряды велосипедов с сезонными рабочими — эти даже в воскресенье ищут сдельную работу на свекловичных и маисовых полях. Они ехали гуськом по обочине, молчаливые, угрюмые, бог весть о чем думали, может, когда?нибудь мы и узнаем о чем. Женщины ехали отдельно, тож «на велосипедах, но особняком. В эти часы, когда солнце уже набирает силу, они уже надели соломенные шляпы и лица закрыли платком, все тело закутано, даже ноги, старые мужские брюки торчат из?под цветных заплатанных юбок. Одежда мужчин тоже не такая, как у немцев: серые либо желтые брюки в полоску, белая или черная рубаха и бурая фуражка. Цвет лица темный, землистый, я проезжаю мимо, а они даже взгляда на меня не бросят, уже не узнают меня. Вначале я весело приветствовал их и пытался, не сбавляя скорости мотоцикла, пошутить: «Куда это вы собрались, натощак, сегодня воскресенье, нельзя набивать мозоли, давайте я лучше найду вам парочку», а девушкам: «Ну?ка, покажи ножку, а личико от кого спрятала…» — и так далее; и хотя некоторые женщины засмеялись, мужчины, повторяю, даже не взглянули на меня, насупленные и молчаливые, и тогда я заткнулся, ведь я шутил, чтобы развлечь их и подбодрить, а не для того, чтобы унизить, и я прибавил скорости, чтобы потерять их из виду. Немного погодя я чуть не остановился подождать их и рассказать, как их вид напомнил мне меня самого несколько лет назад, когда я ехал вместе с отцом на одном велосипеде, но, черт побери, отец мой умер, а останься я здесь, я бы надрывался, как они, с восьми до восьмидесяти лет, а впереди еще была пропасть километров, прежде чем дело дойдет до шведки.
В Бай лене я остановился совсем ненадолго, сходил в уборную и заполнил бак бензином, затем оставил автостраду «N IV» и поехал по «323» по направлению к Хаэну, гнал как сумасшедший. Было рано, но я начинал всерьез беспокоиться из?за времени, оно проходило, а я все еще, так сказать, не затеял игры. В такие минуты отдал бы глаз, да, глаз собственного лица за «триумф», чтобы мчаться со скоростью 170 в час, даже если разобьешься, а иначе застреваешь на месте и никуда никогда не приезжаешь. Я не жалуюсь на «Могучего», но в конце?то концов это только «дукати-48», а не «250», и к тому же «250» или «триумф» тоже можно назвать «Могучим», да еще с большим правом. Вздыхаешь с облегчением, когда поворот на Байлен остается позади, но надо помнить — шутка ли, остается еще двести пятьдесят километров, будь они прокляты. Но не возвращаться же отсюда назад.
Я мчался изо всех сил до Хаэна и там перешел с «323», которая ведет к Гранаде, на «321» — она идет к Мартосу и после поворота в Алькаудете огибает Фуэнте- Тохар и Приего и дальше ведет вниз к Лохе, и я выбрал этот маршрут совсем не из?за тоски по родным местам, потому что, когда я проезжал через Приего, я только бросил взгляд на указатель «Кабра 29» и поехал дальше.
В то утро я проехал уйму километров, не переставая петь призыв к девушкам Торремолиноса, я пел и орал: вот я здесь, здесь, чтобы любить тебя, обожать тебя и так далее — и все хохотал.
За это время мне встретилось несколько разбитых машин, и я был свидетелем аварий со смертельным исходом, но нам с «Могучим» ничего не делалось, мы мчались и мчались, а жара все усиливалась, не меньше пятидесяти градусов в тени, солй^е слепит, и колеса рвут асфальт, и мы летим вперед.
Около одиннадцати, миновав Хаэн, мы встретились с этим бесноватым из Кориа — дель — Рио: он катил из Мадрида, как сказал мне потом, забравшись в обод тележного колеса. На нем были короткие трусы, очень широкие — или по крайней мере так казалось, потому как парень был худущий и согнулся в три погибели внутри своего железного обода, который был, по — видимому, от небольшого колеса; он помогал себе руками, чтобы сохранять равновесие и держаться прямо. Сначала я увидел эту диковину издали и немного затормозил, обеспокоенный: надо же, железный обруч, а в нем копошится что?то вроде паука, шурует руками и ногами и катится себе, словно все это — самая обычная вещь на свете; но когда я подъехал к нему вплотную и хорошенько разглядел, как он трудится и исходит потом, я расхохотался, ему это пришлось не по вкусу, он посмотрел на меня с презрением и продолжал Катиться в своей железке, очень серьезный, «ничего у тебя не выйдет», и я заговорил с ним, чтобы хоть на несколько минут составить ему компанию: «Здорово придумано, не нужен бензин. Далеко ли едешь?» Парень не сказал бы мне ни словечка, если бы внезапно мы не узнали друг друга: «Ох, Мигелито, неужели это взаправду ты! Что ты тут делаешь внутри колесного обода, это что, одно из твоих дурацких пари?»; мы были почти кумовья, в Бухалансе вместе с другими ребятами принимали участие в бое молодых бычков, а потом разъехались в разные стороны, и вот это и оказался он. Не останавливая своего колеса, он рассказал мне, что это новый вид спорта, он сам его изобрел и решил поставить рекорд — ехать так в течение двух недель, и если все получится, он загребет кучу денег, все это с самым серьезным видом, не останавливаясь и не покидая колеса. «Хуже всего, обод накаляется от солнца, — пожаловался он озабоченно, — ладони и ступни все в ожогах, надо будет потом что?нибудь придумать». Наконец я пожелал ему счастливого пути, и он мне того же, и на повороте я повернул голову и еще мог различить его позади, внутри катящегося обода, под палящим солнцем.
Чего только люди не придумают, лишь бы не работать… Да, но что?то надо делать, если хочешь выбиться из нищеты и почувствовать себя человеком. Разве сам я не перепробовал черт — те чего? Теперь я займусь мотогонками: либо приду первым, либо расшибусь. Не сравняться со мной ни Лопесу Антону, ни Хулио Гарсии, никому, когда я войду в хорошую форму и у меня будет приличная машина. Всех обгоню! Плохо, что и здесь препоны и осложнения, ставят палки в колеса, хоть подыхай. В Пердисес тренироваться запретили после стольких несчастных случаев, в Ретиро только что запретили езду — говорят, трек в плохом состоянии. А то мы не знали, что он в плохом состоянии, спохватились! Что же, значит, ты не имеешь права выиграть? Даже если хочешь разбиться — из?за того, что ничто больше тебе не светит — пусть по крайней мере это удовольствие тебе оставят, так я думаю. Когда Фермин расколол себе череп в Лас — Росас, я ехал у Роберта вместо балласта; Фермин взял себе новичка, кажется, тот первый раз пробовал свои силы — и тоже убился. Уже давно Фермин и Роберт пререкались по поводу своих машин, ясно, каждый хотел доказать, что его — самая мощная, благороднее такого спора ничего нет, а к тому же нас ждала закуска и выпивка в ресторанчике Минго. Они ехали на «лубе-150» Фермина, а мы — на
«дукати-250», я тысячу раз готов побиться об заклад, что «дукати-250» — будь то «24–орас» или «делукс» — лучше другой машины. Не знаю, на каких мотоциклах ехали автоинспекторы, но, уж конечно, они их заранее приготовили, и бывает, автоинспекторы сами вступают в состязание с гонщиками. Как бы то ни было, мы обогнали наших соперников больше чем на двести метров в Лас- Росас, Роберт всегда берет меня
