дня и долго беседовал с ней, но к Ивану Федоровичу отнесся с холодной вежливостью и несмотря на все старания последнего, не выходил из сдержанной молчаливости. Уезжая обратно в Москву, он оставил дочери солидную сумму денег. С этого дня его переписка с Ксенией сделалась еще более деятельной и дружеской.
Прошло более двух лет, не принеся с собой ничего важного. Впрочем, маленькие огорчения были в изобилии и не раз служили тяжелым испытанием терпения и мужества молодой женщины.
В те редкие минуты, которые Иван Федорович проводил дома, он бывал обыкновенно очень придирчив и раздражителен. Кроме того, он с каждым днем становился все скучнее и скучнее.
Это приходило не потому, чтобы он по природе был скуп, но расходуя страшно много на себя лично, он старался экономить на расходах по дому, и без щедрой предусмотрительности Ричарда Ксения и дети не раз были бы лишены даже необходимого.
Каждый раз, как молодая женшина спрашивала у мужа денег, последний неизменно замечал, что она получает от своего приемного отца две тысячи четыреста рублей в год и что этого довольно на удовлетворение ее капризов; на необходимое же вполне достаточно того, что он дает.
Оскорбленная и возмущенная, молодая женщина устраивалась сама, как могла. Но болезнь детей вызвала неожиданные большие расходы, что внесло беспорядок в ее бюджет, и она поневоле стала делать долги. Чтобы восстановить как-нибудь равновесие, она отказывала себе решительно во всем, но детей она не хотела лишать даже частички того комфорта, которым они были окружены.
Страстная привязанность малюток вполне вознаграждала ее за все приносимые ею жертвы.
Иногда, через долгие промежутки времени, она получала письма от Ричарда, и они были для нее как бы солнечным лучом, на минуту освещавшим ее печальную и монотонную жизнь.
Ричард с видимым увлечением говорил о своем путешествии, описывал охотничьи приключения и рассказывал о своих планах на будущее и о своих чудесных изысканиях, которым со стратью предавался.
На несколько часов Ксения забывалась и жила одною жизнью с человеком, которого считала своим добрым гением. И тем не менее, в те долгие часы одиночества, когда она думала о Ричарде, болезненное и горькое чувство сдавливало ее сердце.
«Он забудет меня! Сколько красивых, обольстительных и… свободных женщин встретит он в своем путешествии, которые полюбят его, тогда как я обречена печально влачить здесь свои рабские цепи».
Такие дурные минуты, однако, бывали редки, и тогда Ксения, стыдясь самой себя, целовала письмо и шептала:
«Будь счастлив, Ричард! Люби и будь любим, как ты этого заслуживаешь. Я же буду молиться за тебя и буду исполнять свой долг: воспитывать двух малюток, дарованных Богом, чтобы наполнить мою жизнь».
В последнюю зиму неожиданное несчастье обрушилось на Ксению. Трехлетний Борис заболел скарлатиной. Как ни быстро молодая женщина разделила детей, все-таки Ольга заразилась, и ее состояние сделалось так серьезно, что доктор с самого начала опасался за ее жизнь.
Это было ужасное время. Ксения неутомимо день и ночь дежурила у больных малюток. Борис скоро был на пути к выздоровлению, но Ольга все еще находилась в смертельной опасности, так как болезнь ее осложнилась.
Иван Федорович сначала выказывал большое огорчение и помогал жене ухаживать за больными детьми, но по мере того, как болезнь затягивалась, а расходы сильно увеличивались, настроение, духа его стало портиться. Он снова стал раздражаться, а потом начал пропадать из дома, чтобы хоть немного освежиться от госпитальной атмосферы, царившей у него.
В эти-то тяжелые дни Ксения открыла шкатулку, которую Ричард оставил ей, чтобы она воспользовалась ею в случае крайней нужды, и сумма, найденная там, окончательно вывела ее из затруднения. Наконец, опасность миновала, Ольга осталась жива; но зато силы Ксении, до такой степени истощились, что опасались, как бы она сама не слегла. Этого, однако, не случилось. Молодая женщина была только очень слаба и нервна, так что с наступлением весны доктор прописал ей и детям перемену климата и морские купания.
С общего согласия был выбран Гапсаль, как наиболее удобный пункт. В половине мая Ксения уехала туда с детьми, бонной-немкой и Дашей; Иван же Федорович остался в Петербурге под предлогом службы. Молодая женщина радовалась, что проведет три месяца в покое и уединении.
И действительно, на новом месте она чувствовала себя очень хорошо. К детям тоже, видимо, возвращались силы и свежесть. Оба ребенка были прекрасны, как херувимы, и не один лестный отзыв доходил до ушей молодой матери, когда она сидела на морском берегу и наблюдала за детьми, копавшимися в песке и собиравшими гальку и мелкие раковины.
Ксения занимала скромный домик с садом близ морского берега, рядом с большой великолепной виллой, ярко раскрашенная башня которой резко выделялась среди густой зелени парка, окружавшего ее.
Даша объяснила своей барыне, что там живет богатая кокотка, которую содержит один богатый негоциант. Это сведение, впрочем, очень мало интересовало госпожу Герувиль. Она никогда не видала своей соседки и только издали заметила ее яркие, кричащие туалеты.
Что эта соседка с особенным интересом рассматривала ее, этого молодая женщина даже не подозревала.
Лето прошло без всяких приключений.
Наступил август и приблизилось время отъезда. Но в виду чудной осени, теплой и солнечной, как июль месяц, Ксения решила немного продолжить свое пребывание в Гапсале.
С проследней зимы она страдала страшными мигренями, вследствие перенесенного ею нравственного потрясения и физического истощения.
Однажды утром молодая женщина проснулась со страшной головной болью, так что нуждалась в абсолютном покое. После чая она послала детей с бонной Розалией погулять на морском берегу до обеда, а сама легла на диван, приказав Даше опустить шторы и не беспокоить ее.
Смутный гул голосов пробудил ее от легкой дремоты. Удивленная и раздраженная молодая женщина стала прислушиваться. Видимо, взволнованная Даша разговаривала с бонной, которая что-то рассказывала слезливым и прерывающимся голосом.
Вдруг Ксения ясно расслышала следующую фразу:
— Я нигде не могу найти ребенка!
Точно под влиянием гальванического тока Ксения вскочила с дивана и бросилась в соседнюю комнату. Там стояли Розалия с расстроенным видом и с лицом, покрытым красными пятнами, и бледная, перепуганная Даша; оробевший Борис робко жался в стороне.
— Где Ольга? — хриплым голосом вскричала Ксения Александровна.
— Я сама ничего не понимаю… Клянусь вам, я не виновата, но я не знаю, где она… — пробормотала бледная немка, дрожа всем телом.
Ксения Александровна зашаталась и на минуту прислонилась к стене. Затем, охваченная отчаянным гневом, она вскричала:
— Вы не знаете! Но где же вы были! Чем вы были заняты, что доверенный вам ребенок мог исчезнуть бесследно?!
— Я не отходила от детей. Но порывом ветра сорвало шляпу Ольги, и я побежала за ней. Когда же я, поймав шляпу, вернулась назад, девочки уже не было… Я тщетно всюду искала ее и…
— Даша! Побежим искать ее! — перебила бонну Ксения Александровна.
Дрожа, как в лихорадке, и не слушая Розалию, которую сурово оттолкнула от себя, молодая женщина выбежала из дома, забыв, что она в пеньюаре и что волосы ее растрепаны.
Это был какой-то бешеный бег по морскому берегу, потом по общественному саду и, наконец, по семействам, с которыми она обыкновенно встречалась. Никто ничего не знал. Некоторые дамы видели, уходя домой, как девочка играла на песке. Все немедленно же приняли участие в поисках. Весть об исчезновении ребенка с быстротой молнии облетела весь Гапсаль, возбуждая всюду удивление и ужас. Однако все поиски оказались тщетными. Несчастную мать без чувств отнесли домой.
Видя, что ее барыня не приходит в себя и лежит, как мертвая, Даша прежде всего сбегала за
