помощью непреодолимых барьеров превратить в закон. Никакого всеобщего равноправия не существует. Мы осмелимся не только сделать эту истину лозунгом нашего дела, но и сами исповедовать ее. Я никогда не соглашусь, чтобы другие народы были равноправны с немецким, наша задача — поработить иные народы. Немецкий народ призван дать миру новый класс господ.
Буржуазия сыграла свою роль. Сыграла окончательно, и не смущайтесь, если какие-то гальванические токи еще заставляют ее мертвые мускулы сокращаться. Но и у этих 'исторически уполномоченных верхних слоев', у этого календарного дворянства, у этих выродившихся потомков древних аристократических родов осталась только одна задача — 'красиво умереть'. Своими смехотворными клубами и собраниями эти клубные господа и их прихвостни не остановят хода истории. Конечно, я не стал бы трогать тс места, где еще сохранилось истинное дворянство. Но где же оно? И если такое дворянство найдется, оно непременно признает меня. Нет, партайгеноссен, о возникновении новых 'верхних слоев' не дискутируют. Их создают, и есть только одно средство для их создания: Борьба. Отбор нового класса вождей — вот МОЯ борьба за власть. Кто признает МЕНЯ, тот призван — уже потому что он меня признает и в зависимости от того, как он это проявляет. В том и заключается великое революционное значение нашей долгой, упорной борьбы за власть, что в ней родится новый класс господ, призванный руководить судьбами не только немецкого народа, но и всего мира.
Вместе с новыми господами возникает и новый социальный порядок — не путем умствования и экспериментирования, а благодаря одному единственному историческому деянию. Мы переживем революционный переворот, свергнув старую власть и установив новую. Но господа марксисты ошибаются, если считают, что на место юнкеров придет 'новая руководящая сила общества'. Это знак смехотворной трусости капитулирующей буржуазии, которая видит в лице пролетариев нечто вроде мистического мессии из нового учения о социальном спасении. Пролетарии в их сегодняшнем политическом значении — такой же симптом отмирания современного общественного устройства, как дворянство и буржуазия.
Я хочу сказать вам, партайгеноссен, о том, как будет выглядеть грядущий социальный порядок: будет класс господ — исторически сложившийся, созданный из различных элементов посредством Борьбы. Будет множество иерархически организованных членов партии. Они станут новым средним сословием. И будет большая масса безымянных, класс служащих, вечно немых — все равно, были они прежде представителями буржуазии или дворянства, рабочими или ремесленниками. Их экономическое положение и прежняя общественная роль не будут иметь ни малейшего значения. Все их смехотворные различия сольются в едином революционном процессе. Однако ниже их будет стоять слой порабощенных иноземцев, проще говоря — слой современных рабов. А на самом верху будет новая высшая аристократия, особо заслуженные и особо ответственные лидеры. Только так, в борьбе за власть и господство внутри народа и вне его, возникают новые классы — они никогда не возникнут благодаря конституции и правительственным декретам, как считают эти кабинетные грамотеи, вроде профессора Шпанна.
То, что сказал партайгеноссе Даррэ, я одобряю. Восток — наше большое поле экспериментов. Здесь возникнет новый европейский социальный порядок. И в этом большое значение нашей восточной политики. А в заключение я хотел бы сказать еще несколько слов. Конечно, в наш новый класс господ мы будем принимать и тех представителей других наций, которые имеют заслуги в нашей борьбе. Здесь я полностью согласен с Даррэ и Гиммлером. Но расово-биологическое — это всегда только ОДНА сторона процесса. Мы очень скоро выйдем за рамки нынешнего узкого национал-социализма. Партайгеноссен, мировые империи возникают на национальной основе, но эта основа очень скоро остается далеко внизу.
Таким образом, я прихожу к тому, что мы называем образованием или воспитанием. С тем, что называется всеобщим образованием, необходимо покончить, раз и навсегда — это так же верно, как то, что все обсуждавшееся здесь, никогда не омрачит мыслей простых партийцев. Всеобщее образование — это самый разлагающий и едкий яд, изобретенный либерализмом на свою же погибель. Для каждого сословия и для каждой его ступени существует только одно образование. Свобода образования — привилегия элиты и тех, кого она лично допустит к этой свободе. Весь научный процесс должен подвергаться строжайшему контролю и отбору. Знание — это орудие жизни, но не ее цель. Мы будем последовательны и даруем широким массам низших сословий благодарить неграмотность. Но сами мы освободимся ото всех гуманистических и научных предрассудков. Для этого я распоряжусь, чтобы во всех юнкерских школах, которые я намерен основать и через которые пройдут все будущие члены класса господ, читали 'Евангелие свободного Человека'. Человека, который стал господином над жизнью и смертью, над страхом и суеверием, который овладел своим телом, своими мышцами и нервами так же хорошо, как людскими массами. Человека, который не поддается на искушения духа и так называемой свободной науки'.
4. АНТИХРИСТИАНИН
Следующий разговор я запомнил до мелочей. Он произвел на меня неизгладимое впечатление. Именно тогда началось мое расхождение с национал-социализмом. Я начал понимать, каков он на самом деле и чем он хочет стать прежде всего. Я и теперь ощущаю атмосферу тесноты: запах новой мебели, пустоту завершившегося дня. Семейная теснота — и кочевая жизнь. Мелкобуржуазные замашки и революционные разговоры. Я и теперь слышу, как в соседней комнате флигеля играет нелепый, неотвязный Пуцци Ганфштенгель. Он как раз сочинил марш, который был благосклонно принят Гитлером. Он любил скрещивать собственные мелодии с темами из вагнеровских опер. Маленький диван, пара кресел, столы; фрау Раубаль, фрау Геббельс, Форстер, Геббельс, я. Позади нас — 'фюрер', новоиспеченный рейхсканцлер. Он облокотился на свой письменный стол и перелистывал документы. Перед ним Юлиус Штрайхер и Вагнер из Мюнхена. Подавали чай, пирожные. Фрау Раубаль, во внешности которой было что-то материнское, пыталась завести непринужденную беседу. Мы расслабились. Фрау Геббельс, весьма не по-немецки накрашенная, прислушивалась к тому, что говорил Гитлер, и я тоже пытался не пропустить ни слова из беседы, которая происходила за моей спиной и занимала меня все более и более.
Было уже поздно. Гитлер пришел из кино. Показывали какую-то патриотическую ерунду, прославляющую Фридриха Великого. Мы как раз сидели наверху в Рейхсканцелярии. Мы ждали его. Первым пришел Геббельс. Он сказал, что фильм просто великолепен. 'Потрясающий фильм, это то, что нам надо'. Через несколько минут вошел Гитлер. 'Как вам понравился фильм?' — спросил Форстер вместо приветствия. 'Ужасная дрянь. Его надо просто запретить. Хватит с нас этой патриотической халтуры'. 'Конечно, мой фюрер, — тут же согласился Геббельс. — Слабая, очень слабая вещь. Нам предстоит еще большая воспитательная работа'. Август Вильгельм, принц Прусский, который сопровождал Гитлера и вскоре попрощался с нами, непринужденно бросил: 'Есть закон о дурном обращении с животными — почему до сих пор нет закона о дурном обращении с историей?'
Дату этого вечера легко установить по предыдущему дню. Он имел особое значение. Я обедал у Гитлера, с утра я делал ему доклад. Это был важный день, в этот день был учрежден пост имперского наместника. Пост, смысл которого заключался в подавлении сепаратистских устремлений, возникавших в федеральных землях. В Баварии ширилось движение за независимость, чрезвычайно опасное для национал- социализма. Если бы Бавария в свое время была настроена серьезнее, а ее кронпринц Рупрехт оказался решительнее, то баварская монархия навеки положила бы конец всем устремлениям национал-социалистов. И тогда возрождение Германии началось бы совсем с другой стороны и приняло бы совсем иные формы.
Наш ночной разговор начался с тревоги, вызванной подобным развитием событий. Озабоченность высказали оба баварских гауляйтера, Штрайхер из Франкена и Вагнер из Мюнхена. Именно Штрайхер и дал Гитлеру повод для длинного монолога. Я не слышал начала беседы. Я начал прислушиваться только тогда, когда голос Гитлера за моей спиной стал громче.
'Насчет вероисповедания: что одна вера, что другая — все равно. У них нет будущего. По крайней мере, в Германии. Итальянские фашисты во имя Господа предпочитают мириться с церковью. Я поступлю так же. Почему бы и нет? Но это не удержит меня от того, чтобы искоренить христианство в Германии, истребить его полностью, вплоть до мельчайших корешков. Итальянцы наивны, они могут быть христианами и язычниками одновременно. Деревенские итальянцы и французы сплошь язычники. Христианство не проникло им даже под кожу. Другое дело — немцы. Немец принимает все всерьез. Либо он христианин, либо
