Верхней Силезии. Национал-социалисты среди ночи ворвались в дом своего политического противника и забили его до смерти. Рейхсканцлер фон Папен, который позднее вынужден был уступить Гитлеру в борьбе за власть, отдал суровые распоряжения относительно политических преступлений. Убийцы Потемпы были приговорены к смерти. Гитлер послал фон Папену скандально известную телеграмму с заявлением о солидарности с этими убийцами. Он одобрял их поступок, он называл их своими товарищами. Благодаря этому поступку Гитлер потерял благосклонность многих людей. Его звезда начала блекнуть.
Наша беседа вертелась вокруг недавних событий. Гитлер с негодованием говорил о борьбе национальной буржуазии против него. Он назвал ее истинным врагом Германии.
'Я распущу 'Стальной шлем', — заявил он с уверенностью человека, который знает, что делает. ('Стальной шлем' был национальным союзом фронтовиков, фактически — боевым отрядом Немецкой националистической партии). Затем он принялся обличать политику Палена — лживую и преступную, по его мнению. Он коснулся смертных приговоров и назвал их насмешкой над чувством законности. Энергичность его тона показывала, насколько остро он осознает невыгодность своей позиции.
'Народ никогда не забывает таких кровавых приговоров, — сказал он. — В такое беспокойное время нация может простить все, что случается в открытом бою между двумя противоположными мировоззрениями. Если я дам штурмовикам свободу действий, если в уличных боях погибнет двадцать или тридцать тысяч немцев — нация переживет все это. Она перенесет такую утрату. Это будет похоже на гибель в открытом бою, на полях сражений. Но ошибочный приговор, вынесенный хладнокровно и обдуманно, смертный приговор, вынесенный и приведенный в исполнение вопреки безошибочному правовому чутью народа, смертная казнь за поступок, совершенный под влиянием национальных чувств, как за банальное убийство — нация запомнит это навечно'.
Признаюсь, что эти страстно преподнесенные аргументы произвели на меня впечатление, хотя сам я, как и большинство народа, видел в отвратительном убийстве Потемпы не что иное, как одно из наиболее мерзких пятен на коричневой рубахе, до сих пор считавшейся почетной униформой. Но как много ужасных убийств и пыток совершено с тех пор СА и СС! Не под влиянием национальных чувств, а просто ради собственного удовольствия, с жестокостью и трезвым расчетом. Я не знаю, вспоминал ли Гитлер впоследствии, вынося кровавые приговоры так называемым изменникам родины, свои же собственные речи о жестоком приговоре Папена. Очевидно, нет. Гитлер, как и большинство его истеричных гаулейтеров, вроде данцигского Форстера, живут со спокойной совестью, потому что изменяют свои мнения, не осознавая этого. Из лучших побуждений они отвергают свои прежние принципы.
'Папен еще ответит за это, я вам гарантирую, — сказал Гитлер. — И 'Стальной шлем' свое получит. Я распущу их за то, что они исподтишка нападают на моих штурмовиков. Они унизились даже до союза с 'Рот-Фронтом'.
Время визита истекло. Вмешались дамы: не время так сильно увлекаться, Гитлеру предстоит бессонная ночь. Мы обменялись еще несколькими незначительными фразами. Гитлер высказал мнение, будто впечатления от путешествия на самолете однообразны, а путешествуя автомобилем, напротив, можно увидеть много новых очаровательных картин из жизни природы, крестьян и горожан. Он уговаривал нас возвращаться домой на автомобиле. Он лично уже пережил потрясение, увидев землю с высоты, и с тех пор полеты не доставляют ему удовольствия.
Гесс дал понять, что нам придется расстаться. Завтра беседа будет более обстоятельной. Он даст нам знак, когда говорить о наших просьбах. Гитлер проводил нас до дверей. Было далеко заполночь, ясно и свежо. Уже занималась утренняя заря. Мы с Линсмайером прошли несколько шагов до гостиницы 'У турков'. Форстер остановился в другом месте.
'Мы должны быть жестокими'
Следует признаться, что услышанное не дало мне легко уснуть. Может быть, в этом был повинен и непривычный горный воздух, который не сразу оказывает свое целебное воздействие на нас, жителей равнин.
Я разделял комнату с Линсмайером. Этот молодой командир СА был одним из многих симпатичных прямых и по-настоящему патриотичных молодых людей, которые посвящали себя нацистскому движению, руководствуясь исключительно благородными мотивами. Многие немцы бросились тогда в этот бурный поток с самыми лучшими намерениями, твердо веруя в необходимость своей жертвы — и как же неправы тс, кто сейчас не хочет ничего понимать и упорно красит все в черно- белый цвет! Они не понимают, что наша молодежь сознательно приносила жертву, отказываясь от беззаботной юности, которая живет сама собой и имеет право на такую жизнь.
Ближе к полудню мы получили известие, что Гитлер проснулся и желает беседовать с нами. Наш разговор начался с темы, прерванной вчера вечером. 'Мы должны быть жестокими', — сказал Гитлер.
'Мы должны преобразовать совестливость в жестокость. Только так мы можем изгнать из нашего народа мягкотелость и сентиментальное филистерство. У нас уже нет времени на прекрасные чувства. Мы должны вынудить наш народ быть великим, если ему нужно исполнить свою историческую задачу'.
'Я знаю, — продолжил он после паузы. — Я должен быть суровым воспитателем. Я должен приучить себя самого быть жестоким. Моя задача сложней, чем задача Бисмарка или кого-либо из прежних лидеров Германии. Я должен сперва создать народ — а уже потом могу думать о решении задач, поставленных в эту эпоху перед нами как нацией'.
Каждому, кто близко знал Гитлера в годы борьбы, известно, что он по природе своей слезлив, очень сентиментален, склонен к бурным излияниям чувств и романтичен. Его рыдания при любом внутреннем кризисе были не просто нервными приступами. Слезливо-всхлипывающий тон его обращения к берлинским штурмовикам в момент, когда внутренний конфликт грозил расколоть партию, не был театральным — он был искренним. Поэтому как бы Гитлер не подчеркивал свою жестокость и неумолимость — его бесчеловечность все равно остается вымученной и искусственной. Эго не безнравственность прирожденного чудовища, которая, в конце концов, выглядит как природный фактор. Впрочем, в твердости и беспримерном цинизме Гитлера, кроме подавленного воздействия чрезмерной чувствительности, которая во многом ему препятствует, есть и еще одна сила. Это стремление отомстить и взять реванш. Бесцельное и непонятное чувство, подобное страсти русских нигилистов заботиться об 'униженных и оскорбленных'.
Всеми своими мыслями Гитлер боролся в то время с искушением отклониться от собственноручно начертанного курса, отказаться от получения власти законным путем и добыть ее кровавой революцией. Ближайшие сотрудники все время настойчиво предлагали Гитлеру прекратить выжидать и заняться революционной борьбой. В себе самом он ощущал противоречие между революционным темпераментом, принуждавшим к страстным действиям, и политической искушенностью, подсказывавшей идти прочным путем политических комбинаций, чтобы потом 'поквитаться со всеми'. Нет никаких сомнений, что накануне осенних выборов 1932 года мы были близки к открытой вспышке национал-социалистической революции. Для партии это означало бы смерть. Восстание было бы жестоко подавлено войсками рейхсвера. В разговорах того времени снова и снова всплывала одна и та же мысль: 'Коричневым батальонам — свободу действий!' Гитлер рисовал себе самому и своему окружению шансы внезапного захвата ключевых пунктов государственной и экономической власти. С особым интересом он останавливался на возможности развязать кровопролитные уличные бои, связанные с подавлением марксистского восстания. Насколько основательно были разработаны планы государственного переворота, показали действия нацистов летом того же года. Это было совсем не самоуправство партийных лидеров на местах. Все нити вели непосредственно к Гитлеру. Такие действия соответствовали его темпераменту, запросам его фантазии и его представлениям об историческом величии, которое будто бы недостижимо без кровопролития.
Здесь выразилась та же противоречивость чувств, которая недавно заставила фюрера Третьего рейха колебаться между желанием стать 'величайшим полководцем всех времен' и необходимостью следовать уже однажды избранным путем 'комбинирования, добыть власть хитрым маневром, коварством создать империю'. Люди Гитлера упрекали его в том, что он упустил момент для решающего удара. И действительно, в 1932-м экономический кризис начал понемногу ослабевать. Приток в партию уменьшился. Соперники Гитлера усилились и стали обгонять его. Поставленный в трудное положение, лишенный всякой возможности действовать, Гитлер видел, как рушатся все его планы прихода к власти. Президентские выборы принесли его партии тяжелое поражение. С тех пор, как Папен пришел к власти, Гитлере
