книги и брошюры и вышел из посольства. На улице меня никто не поджидал. Я попрощался с милиционером. В ответ он отдал мне честь, и я поехал домой. По дороге меня осенила мысль: возможно, власть намного слабее, чем мы себе представляем, и большую часть ограничений мы на себя накладываем из-за собственных страхов. В любом случае я был доволен. Мое первое противостояние с властью закончилось быстро, и я победил.
Через неделю я опять прошел в посольство без всяких проблем. Меня ждал Амикам. Он протянул мне лист бумаги. Документ был составлен на русском языке, наверху был герб Израильского государства. В заголовке было написано: «Вызов». Документ подтверждал, что, если я получу визу на выезд из Советского Союза, государство Израиль обязуется выдать мне въездную визу как новому репатрианту. Я взял документ и спросил, что мне теперь делать. Амикам объяснил мне, что мне нужно обратиться в ОВИР и оформить выездную визу. На мой вопрос, достаточно ли этого документа, он ответил, что обычно визу на выезд из СССР выдают только тем, у кого есть прямые родственники за границей. Амикам сказал: «Если тебя выпустят, государство Израиль с радостью тебя примет. Однако разрешение на выезд ты должен получить сам. В этом мы не сможем тебе помочь». Я поблагодарил его и вышел из посольства. Мне было ясно, что придется сражаться в одиночку со всей мощью советской системы. У меня в кармане лежала бумага с израильским гербом и моим именем – это придавало мне сил. Однако чувство опасности, азарта и готовности к схватке, невероятное напряжение в ожидании борьбы сопровождало меня еще многие годы.
Когда я пришел в ОВИР и обратился к сотруднику в приемной, он посмотрел на меня с удивлением и спросил, есть ли у меня приглашение от родственников. Вместо ответа я протянул ему документ, который мне выдали в посольстве. Он усмехнулся: «Это просто бумажка, она для меня ничего не значит. Вам нужно приглашение от прямых родственников. Если у вас такого приглашения нет, вы не можете подать заявление с просьбой о выезде в Израиль». Я не стал с ним спорить, только спросил, кому я могу подать апелляцию.
Советские чиновники нормально воспринимали подобные требования. В странах со сложной бюрократической системой всегда была возможность для апелляций и жалоб. В этом смысле израильская бюрократия стала сюрпризом для многих репатриантов из СССР. Когда они пытались выяснить, кому и на кого можно жаловаться, израильские чиновники удивлялись: «О чем это вы? Жаловаться некому». В Израиле каждый чиновник обычно представляет собой последнюю и высшую инстанцию. Советский гражданин всегда знал, что может пожаловаться начальству вплоть до главы правительства. Тогда мне сказали, что ОВИР районный, поэтому я могу подать жалобу в городской ОВИР.
Я обратился в московский городской ОВИР, но там даже говорить со мной не захотели. Мне сказали, что этот вопрос находится в компетенции районного ОВИРа. «Мы не принимаем заявлений от частных лиц, вам здесь нечего делать» – таков был вердикт. Я спросил, где ОВИР Советского Союза, и мне выдали адрес. Я написал жалобу, что у меня не принимают заявление, приложил к ней документ, полученный в посольстве, и отправил письмо во всесоюзный ОВИР. Так мое заявление на выезд в Израиль приняли не в обычном порядке, а как жалобу-апелляцию.
3
После того как я подал жалобу во всесоюзный ОВИР, то рассказал обо всем родителям. Они вернулись с работы, мы все сидели в кухне. Я сказал, что был сегодня в израильском посольстве. Если бы я сообщил, что через пять минут в дом зайдет инопланетянин, шок был бы меньший. Не веря ушам своим, отец попросил меня повторить. Я снова сказал, что был сегодня в израильском посольстве. «Зачем?!» – воскликнул отец. Я объяснил, что уже бывал там. Отец был в шоке: «Кто позволил тебе войти?» Я объяснил, что несколько раз мне пытались не позволить, а теперь разрешают. Он продолжил расспросы: «Чего ты хотел?» Я сказал, что интересовался возможностью выезда в Израиль. Это повергло моих родителей в полный шок, и отец не нашел ничего лучше, чем спросить: «Что ты будешь там делать?» Я ответил, что собираюсь там жить, как все остальные израильтяне. «Что ты знаешь об Израиле? Разве ты сможешь там продолжать учиться? Или работать? Ты не знаешь ни языка и вообще ничего. Как ты там будешь жить?!» – продолжал отец, уже в полном отчаянии. Я сказал, что пока не знаю деталей. Отец воскликнул: «Разве так отвечает серьезный человек?! Ты хочешь поехать в незнакомую страну, о которой ничего не знаешь, а когда тебя спрашивают, тебе даже нечего ответить». Я сказал, что мне неважно, как я буду там жить и как устроюсь. Живут же там люди, больше двух миллионов, и я хочу жить точно так же, как живут они.
После этого беседа уже продолжалась более спокойно, хотя напряженность сохранялась. Беседа запутавшейся советской еврейской семьи, которая пришла в ужас оттого, что их сын собирается поломать себе жизнь. Я показал им брошюры из посольства, но это только подлило масла в огонь. Родители спросили: «Разве не опасно держать у себя такие материалы?» Я ответил, что в этих материалах нет ничего антисоветского, здесь вообще не упоминается Советский Союз. Что может быть противозаконного в книжке на иврите? Родители спросили, учу ли я иврит. Я ответил, что изучаю язык по самоучителю. Я действительно начал заниматься ивритом. Это было непросто, поскольку я никогда не слышал живого языка. Несколько раз я ходил в синагогу, но молитвы были непонятными – ведь, кроме всего прочего, они читались в ашкеназском произношении. После этого разговора жизнь дома изменилась. Родители пытались убедить меня в том, что я делаю ошибочный шаг, который нанесет огромный вред мне и всей нашей семье – в особенности будущему моих младших брата и сестры. Однако для меня жизнь продолжалась только в одном направлении и крутилась вокруг единственной оси: посольство Израиля – советские власти, и я посередине. Тогда я не только учился, но и работал младшим инженером в научно-исследовательском институте, чтобы помогать родителям материально. Я не мог позволить себе учиться и не работать. Семья из шести человек, из которых трое – дети, была довольно редким явлением для Москвы, особенно среди евреев.
Через некоторое время я получил приглашение в ОВИР. Там мне объяснили, что мое заявление противоречит установленным правилам и инструкциям. Власти не могут удовлетворить мою просьбу, поскольку у меня нет родственников в Израиле, а выезд в Израиль разрешается только тем, у кого в Израиле прямые родственники. Поскольку я родился в СССР, моя семья здесь, и у государства нет никаких оснований разрешить мне выезд.
Я ломал голову над тем, что мне теперь делать и какие дальнейшие шаги предпринять. Мне приходили в голову самые смелые идеи, но я понимал, что крайние меры могут вызвать ответную реакцию со стороны властей. Было ясно, что они не позволят мне выехать из страны обычным образом. Значит, мне придется поставить власти в такое положение, когда они не смогут игнорировать мои действия и будут вынуждены сделать одно из двух: либо меня выпустить, либо посадить в тюрьму. Если я соображу, как спланировать все таким образом, что мой арест будет невыгодным для них, тогда появятся шансы, что меня выпустят.
Тем временем продолжалась бюрократическая канитель: апелляции, отказы и снова апелляции. Было очевидно, что этот порочный круг нельзя разорвать без радикальных шагов с моей стороны. Я начал подумывать об отказе от советского гражданства. Этот вариант представлялся мне наиболее эффективным – как с принципиальной точки зрения, так и с точки зрения общественного резонанса. С одной стороны, в этом нет нарушения закона, с другой стороны – это очень мощный общественный протест, беспрецедентный для Советского Союза. Осталось выбрать подходящий момент.
На Ближнем Востоке обстановка накалялась и дело шло к войне, а в Москве тем временем проходила международная выставка продуктов питания. Каждый день я приходил в израильский павильон. Когда я пришел туда на официальный прием, устроенный израильской делегацией, то услышал, что Гамаль Абдель Насер, президент Египта, перекрыл Тиранский пролив. Инстинктивно я понял, что блокирование пролива означает объявление войны. Я спросил Герцля Амикама, правда ли это, и он сказал, что так и есть. Тогда я спросил, значит ли это, что будет война, он ответил: надеюсь, что нет, но, скорее всего, войны не избежать. До этого он рассказывал мне об армии и военной силе Израиля, поэтому я не опасался, что арабские страны могут победить. Я верил в Израиль, и эта вера наполняла меня преувеличенной уверенностью в военной мощи еврейского государства. Кстати, на том приеме был министр труда Игаль Алон, который находился в СССР с визитом.
Через несколько дней началась война. Таким образом, моя личная борьба оказалась связанной с международными событиями: война обострила отношения между СССР и Израилем. 11 июня 1967 года, когда израильская армия захватила Голанские высоты, СССР объявил о разрыве дипломатических отношений с Израилем. В тот же день я сказал себе: раз Советский Союз разрывает отношения с Израилем, я разрываю отношения с Советским Союзом. Я поехал в приемную Верховного Совета. Согласно Конституции, только Верховный Совет мог лишить советских людей гражданства. В приемной сидели люди, которые писали и подавали заявления. Большинство обращений содержали просьбы об амнистии для заключенных родственников. Я сел в стороне и полтора часа составлял письмо, в котором сообщал о своем желании отказаться от советского гражданства. Я написал заявление и сделал копию. Письмо вложил в конверт и передал его служащей. Копию вложил в другой конверт и отправился в израильское посольство.
Возле посольства проходила демонстрация с участием
