мергейтов, сколько в надежде дограбить то, до чего не дойдут руки у захватчиков. Туринхур готовился взойти на Золотой Трон, благополучно вывезенный из гибнущей Мельсины заботами Энарека. Судьба Ани- Бахра была все еще не решена, ибо чем больше проходило времени после Аласорского сражения, тем менее убедительным выглядело обвинение его в измене. Тысячи вернувшихся с поля боя воинов собственными глазами видели, как доблестно он сражался во главе левого крыла войска, и заткнуть им рты было не так-то просто. Получалось, что казнить Ани-Бахра было вроде бы не за что, а, напротив, следовало наградить за храбрость и хладнокровие, с коими он сражался со степняками и уберег большую часть своих конников от Черной Погибели. И тут кто-то из советников Туринхура вспомнил про Фейран.
Об обладавшей пророческим даром девице, предсказавшей, что в Раддаи на шада будет совершено покушение, болтали все кому ни лень, и мысль свалить все беды на нее показалась наместнику Дангары весьма заманчивой. В новой версии события, происшедшие в Альбакан-ской пустыне, получили объяснения, способные удовлетворить и Туринхура, и Нарагана, и всех тех, кто ломал себе головы над появлением во время битвы Черной Погибели. Фейран, оказывается, была могущественной колдуньей, служившей Гурцату и сдавшей ему Шехдад — свой родной, прекрасно укрепленный город, способный выдержать многодневную осаду. Она нарочно втерлась в доверие к шаду и совратила Ани-Бахра, не устоявшего перед чарами злодейки. Именно по ее наущению он уговорил Даманхура избрать для решающего сражения Аласор — место, считавшееся, как известно, проклятым испокон веку. Выбрала его Фейран не случайно, ибо в нужный момент рассчитывала призвать себе и Гурцату на подмогу обитающие там силы зла, что ей — увы и ax! — и удалось сделать. В час просветления Даманхуру открылись злодейские замыслы колдуньи. Он понял, что Ани-Бахр зачарован ею, составил известное всем завещание и велел Нарагану спасать людей, ежели ему с Энареком не удастся предотвратить задуманное Фейран злодеяние.
История вышла, что уж тут говорить, не слишком убедительная, но кто хотел — тот поверил. У людей здравомыслящих сразу же, правда, возник вопрос: чего ради Фейран, напустив на саккаремское войско Черную Погибель, бежала в Дангару, вместо того чтобы присоединиться к Гурцату? Ани-Бахр, ладно, сбросил чары — и вот он тут. Но ей-то какая корысть спешить туда, где ее в лучшем случае на кол посадят? Объяснялось появление ее на Дангарском полуострове доблестью Энарека, пленившего будто бы злодейку и доставившего ее Туринхуру, дабы тот утишил свою скорбь, достойно покарав виновницу гибели своего отца, совращения брата и всех прочих обрушившихся на саккаремцев в последнее время бед.
Задумано было неплохо, поскольку Энарек слыл человеком совестливым и мудрым, и, подтверди он эту ложь, сторонников у Туринхура стало бы больше. Для наместника Дангары, однако, значительно важнее было склонить на свою сторону самого Энарека. В это трудное время хороший сарджен — а как раз таковым, по всеобщему убеждению, и являлся Энарек — был Саккарему или, вернее, той части, которая от него осталась, совершенно необходим. Но сподвижник Даманхура не торопился поддержать Туринхура. Выпущенный из узилища и обласканный сверх меры, он колебался и не мог сделать выбор между велением совести и пользой страны, а посему роскошные покои его были набиты «телохранителями», приставленными к 'драгоценному сарджену' заботливым наместником Дангары.
Узнать у Энарека, где находится Фейран, представлялось Рильгону проще, чем наугад обшаривать дворцовые темницы. К тому же сарджен, вероятно, мог сообщить ему о судьбе чудесного меча, шансах Даманхура вернуть себе Золотой Трон и о том, надобно ли шаду вообще возвращаться в Дангару в ближайшее время. Словом, от Энарека каттакан ожидал многого и потому, собрав в первую проведенную в Дангаре ночь, все необходимые ему сведения, на следующую появился уже прямо в спальне сарджена. Несмотря на поздний час, кровать Энарека была не разобрана, на столе горела свеча, а сам он сидел спиной к ней в кресле, с кубком в руках, обратив взор в сторону мерцавшего в лунном свете Дангарского залива.
Каттакан полагал, что, приняв для начала облик Даманхура, сократит время, необходимое для знакомства с сардженом, и потому предстал перед ним именно в этой личине. Прошелся по изящно убранной комнате, пытаясь по обстановке определить характер ее хозяина, но тотчас сообразил, что Энарек живет здесь, как на постоялом дворе и своих вещей у него тут почти нет, если не считать висящего на стене меча в дорогих ножнах. Судя по описанию Асверии, того самого, подумал Рильгон, поздравив себя с удачным началом.
— Даманхур? — Обернувшийся на шорох Рильгоно-вых шагов Энарек, казалось, ничуть не удивился появлению в его спальне покойного шада. — Ты пришел подбодрить меня в час выбора или упрекнуть в медлительности?
Вглядываясь в усталое, морщинистое лицо сподвижника Даманхура, каттакан решил, что тот сильно сдал за последнее время. Интересно, как это он мог защищать шада, ежели ему даже кубок едва удается в руке удерживать?
Не дождавшись ответа, Энарек поднял массивный кубок, словно намеревался осушить его во славу Даманхура.
— Я долго решался и наконец сделал выбор. Я следую за тобой, мой повелитель.
Он поднес кубак к губам, и лишь тогда, догадавшись, что сарджен намеревается принять яд, Рильгон крикнул:
— Остановись!
— Зачем? Я устал и не вижу иного выхода. Богиня простит меня. Это не трусость и не слабость, я все обдумал. Смерть моя может принести Ани-Бахру хоть какую-то пользу, заставив Туринхура призадуматься. Тогда как жизнь…
— Поставь кубок и выслушай меня. Уйти из жизни никогда не поздно. Поверь мне, если бы ты знал, что готовит тебе завтрашний день, то не стал бы спешить и выплеснул свое мерзкое зелье в окно.
— Вылить не трудно, — устало промолвил Энарек, с любовью и страхом вглядываясь в черты лже- Даман-хура, — но, боюсь, нового мне достать не удастся. А перерезать себе глотку кинжалом я вряд ли решусь.
— Сколько раз нужно повторять?! Оно тебе не понадобится! — рассвирепел Рильгон. — Делай, что я тебе говорю, и ты не пожалеешь.
— Хорошо. — Энарек судорожно дернул куцей, неухоженной бородой, поднялся с кресла и, нетвердой походкой подойдя к окну, выплеснул содержимое кубка в ночь. Рильгон перевел дух и решил, что после разговора с сардженом надобно немедленно отыскать Фейран. Дела в Дангаре шли из рук вон плохо, и кому-то надобно было навести здесь хотя бы видимость порядка.
Сказочно красивым показался Драйбену ныне Сеггед-ский тракт. Вызолоченные осенью березовые рощи и желто-красные осины смотрелись на фоне темно-зеленых елей удивительно празднично, а гроздья сочной, спелой рябины сияли ярче рубинов, когда их касались лучи выглянувшего наконец из-за туч солнца. Промокшие и продрогшие за предыдущие дни и ночи хмурые всадники заулыбались, выпрямились в седлах, послышались шутки Кэриса и смех тальбиек, увязавшихся, помимо его воли, с полуторатысячным отрядом высокородных и четырьмя сотнями ведомых Тииром тальбов. От головы колонны послышались зычные вопли Алаша Ругского. Асверия, откинув капюшон, одарила Драйбена ласковой, теплой улыбкой, не свойственной ей прежде, и при виде ее владетелю Рудны захотелось то ли запеть, то ли заорать что-нибудь во все горло. Не важно что, просто так, как в детстве, от избытка чувств. Оттого что в очередной раз прозрел и произошло это, к счастью, не слишком поздно.
Во время странствий Драйбену приходилось порой встречать людей, жаловавшихся на то, что все им прискучило, все надоело и не ждут они от жизни ничего нового. Беседуя с ними, ему неизменно хотелось спросить, а ждут ли они чего-то нового от себя? Ведь каждый видит мир по-своему, по-разному, и, значит, если человеку удастся изменить в себе что-либо, то и мир неузнаваемо преобразится. Откроются его неведомые дотоле грани и качества, о коих до того этот самый человек мог разве что догадываться. Или даже догадываться не мог. А происходит это оттого, что смотреть и видеть — совсем не одно и то же, в чем Драйбен многократно убеждался на собственном опыте. Вот хоть, к примеру: и Кэ-рис, и Рей быстро догадались, что Асвер — девица, а не юноша, в то время как ему это в голову не пришло. Точно так же как все вокруг знали, похоже, что они с Асверией по уши друг в друга влюблены, он, дурень, еще и выкобенивался, когда она пожелала взять его в мужья. Ну это ли не слепота? Но зато как здорово прозреть!..
— Ты чего разулыбался сам себе, словно каверзу какую-то задумал? — в прежней своей задиристой манере вопросила Асверия, заставляя коня идти бок о бок с Молодцом.
