каттакана, к счастью, не находит. А старикан этот уж очень износился. И потом… Как бы это тебе сказать… Он ведь хотел жизнью своей Богиню подтолкнуть. Он не зря умер, мне-то со стороны видно было.
— Как это? Неужто Богине жертва была нужна? Да ты что! — взвился Фарр и, почувствовав укол боли в только что вылеченной пояснице, замер в смешной и нелепой позе. — Не может этого быть!
— Откуда мне знать, может или не может! — огрызнулся Рильгон. — Говорю о том, что собственными чувствами ощутил! Был, понимаешь, жиденький такой ручеек силы, ну не ручеек, но… А как Аллаан воззвал к Богине, дескать, возьми мою жизнь, так и рвануло. Родичи мои, уж на что крепкий народ, и то без чувств повалились. И не жертва это вовсе. Жертва — это когда кем-то другим жертвуешь, а когда сам…
— Самопожертвование? — подсказала Асверия.
— Слушай, конисса, шла бы ты спать, а? — с тоской промолвил Рильгон. Ну что вы за люди такие? Все у вас с надрывом, все с болью, все с кровью! Не знаю я, что это было. Сам Аллаан ни о жертве, ни о самопожертвовании не думал. Он, верно, назвал бы это своим вкладом в общее дело.
— Но он-то догадался, сумел свой вклад внести, а я… — Фарр всхлипнул и закрыл лицо ладонями, со стыдом вспоминая о том, что толковал Лиссе в далекой Аррантиаде.
— Ну тогда я сам спать пойду, — поднялся со стула каттакан. Воспользуюсь твоим любезным предложением и улягусь на Рингволдово ложе. А ежели он пожалует, пусть как хочет устраивается.
Рильгон еще раз взглянул на приспособления, облепившие грудь Драйбена, удовлетворенно хмыкнул и усталой, шаркающей походкой направился к двери. Однако же хотелось ему еще что-то сказать напоследок, и, остановившись, он назидательно произнес:
— Сдержаннее вам надо быть, други мои. Слишком уж вы все всерьез воспринимаете. То в смех, то в слезы, так вас и заносит. Я вот прямо-таки чую, как от вашей разболтанности чувств старею. А ведь запросто могли бы до ста лет жить. Или до ста пятидесяти. Уж не с нас, так хоть с Кэриса бы пример брали. Ему-то все хиханьки и хаханьки.
— Так он же дайне, по-другому не может. И сдается мне, из кожи вон лезет, чтобы на человека походить, — тихо промолвил Фарр.
Асверия же, печально улыбнувшись, спросила:
— Скажи, а если бы Аллаан свой вклад — свою живую боль — к нашим воспоминаниям не добавил, удалось бы нам Подгорного Властелина со свету сжить?
— Не знаю. И знать не хочу! — яростно прошипел Рильгон, но дверь за собой притворил тихо и аккуратно, дабы не потревожить раненого.
Золотой Трон был установлен на специально изготовленном помосте, застеленном парчой цвета молодой зелени. Помост этот, по распоряжению Туринхура, плотники соорудили на центральной площади Дангары, перед храмом Богини — Усмирительницы Бурь. Сначала все сходились на том, что Туринхур должен быть провозглашен шадом во дворце, в зале Приемов, куда допущены будут лишь избранные высокородные, однако Энарек, открыто принявший наконец сторону нынешнего наместника Дангары, сумел убедить его, что негоже лишать народ столь редкого зрелища. К тому же не надобно отнимать у саккаремцев иллюзию того, что именно они посадили Туринхура на престол. Для казны-то в конечном счете все едино, бочки с вином, так или иначе, по случаю коронации выкатить на площадь надобно. Но одно дело, ежели будут пить и славословить нового владыку Саккарема, воссевшего на Золотой Трон на их глазах, и совсем иное, если, выпивая на дармовщину, станут шушукаться, будто тот, чувствуя за собой вину, получив корону из рук придворных, не посмел выйти к народу. Сарджена поддержал Бузар Хумл, Шерзад и прочие вельможи и военачальники, и Туринхуру пришлось признать, что, коль желает он снискать любовь и уважение своих подданных, глупо прятаться от них за стенами Дангар-ского дворца.
Справедливости ради следует заметить, что до сих пор ни любви, ни уважения второй сын Даманхура у обитателей Дангары не заслужил. И вовсе не потому, что успел каким-то образом досадить им. Просто до того, как саккаремское войско выступило с полуострова, дабы изгнать мергейтов из страны, наместником Дангарской провинции был Ани-Бахр. Любить его, может, особенно и не любили, но привыкли почитать своим законным господином и наследником ныне здравствующего шада. Потому-то мысль о том, что их надобно приучать к новому повелителю, была признана разумной всеми без исключения придворными.
Во избежание досадных недоразумений и памятуя об устроенном в Раддаи покушении на его отца, Туринхур распорядился, чтобы дорога, по которой он проследует к помосту с Золотым Троном и к храму, была загодя оцеплена копейщиками, а кавалерия выстроена в торце площади. Наместник Дангары не желал тратиться на подкуп горожан, которые будут выкликать ему славу, полагая, что воины, получив соответствующий приказ, справятся с этим не в пример лучше. И так оно и произошло. Едва он в окружении пышной свиты выехал на площадь, как стоящие в оцеплении копейщики громко рявкнули:
— Слава Туринхуру!
— Слава! Слава! Многие лета! — недружно подхватили запрудившие площадь горожане.
— Скверно кричат, — равнодушно заметил двадцатилетний Туринхур, полагавший, что правитель не должен прилюдно выказывать какие-либо чувства.
— С чего бы им радоваться и глотки драть? Четыре пятых Саккарема захвачено степняками. Налоги высоки как никогда, зима на носу, и будущее не сулит особых приятностей, — заметил Энарек, нарядившийся, вопреки обыкновению, в великолепный желтый халат, покрытый затейливыми темно- зелеными узорами. Желто-зеленый тюрбан его украшало серебряное перо и крупный изумруд.
— Заботы и тревоги есть неизменные спутники жизни любого человека. Причины хмуриться и морщить лоб нетрудно отыскать — было бы желание, глубокомысленно изрек Туринхур, отличавшийся от Ани-Бахра изрядной начитанностью и рассудительностью. — Однако вид полного сил правителя, готовящегося воссесть на Золотой Трон, должен радовать сердца его подданных.
— Они и радуются, мой господин, — заверил юношу Бузар Хумл. — Я не видел столь разнаряженной толпы с тех пор, как дангарцы провожали войско твоего отца на бой с мергейтами.
Туринхур поджал губы и ободряюще хлопнул коня по шее — ему не терпелось пересечь площадь, дабы поскорее взойти на украшенный Золотым Троном помост. Слова Бузара заставили юношу вспомнить слухи о том, что Даманхур будто бы не погиб в битве при Аласоре и его несколько раз видели в Дангаре. Поверить в то, что отец мог уцелеть в этом злополучном сражении и до сих пор не объявиться, наместник Дангары не мог, и все же сведения, принесенные соглядатаями, беспокоили его. Намерение Туринхура занять шадский престол в обход Ани-Бахра вызвало всевозможные кривотолки, невзирая на завещание, написанное собственной рукой Даманхура. Из-за них-то он и тянул так долго с коронацией, и появление самозванца вновь повлекло бы за собой волнения в успокоившемся было народе…
— Слава Туринхуру! — вновь рявкнули стоящие в оцеплении копейщики, повинуясь знаку своего командира, и тут же с дальнего конца площади, от храма Усми-рительницы Бурь, донесся дружный и радостный вопль.
— Ава-ава-ава!.. Уру-уру-уру!.. — долетело до наместника.
— Чего это они там разорались? — Туринхур, прикрывая глаза от солнца приставленной ко лбу ладонью, вгляделся в поджидавшую его на помосте группу вельмож и священнослужителей. Словно не замечая приближения будущего повелителя Саккарема, они взирали в сторону храма, оживленно что-то обсуждали, размахивали руками…
Все более раздражаясь, Туринхур вновь поторопил коня, мысленно проклиная толпящихся на помосте придворных. Ну разве так надобно приветствовать своего повелителя? Неужто появление какого-нибудь сумасшедшего прорицателя, коих развелось ныне великое множество, могло настолько их заинтересовать? С такими-то помощничками и советничками мудрено было отцу страну не потерять, удивления достойно, как это варвары-степняки Дангару не заняли!
Между тем доносившиеся от храма крики становились все фомче, и если бы Туринхур догадался взглянуть в лица своих свитских, то понял бы, что для них происходящее в дальнем торце площади площади не является неожиданностью. Но Энарек, Бузар и прочие придворные нарочно отстали, дабы не попасть под горячую руку наместника Дангары, а неотступно следовавших за ним телохранителей он просто не замечал.
Осадив коня перед самым помостом, Туринхур спрыгнул на покрытый зеленой парчой дощатый настил и грозно вопросил:
— Что там происходит?
Лица обернувшихся на его окрик людей выражали самые противоречивые чувства: радость, страх,
