Он налил себе еще джина, выпил, затем снова наполнил бокал. Блох сам займется Менестрелем. Райдер не остановит его.
Он всегда остается в стороне. Сэмюэль Райдер — трусливое ничтожество. Он сделает все, что потребует Блох, лишь бы выкрутиться. Да у него и не будет другого выхода. Этот сенатор чем-то похож на меня, подумал Голландец. Чтобы спасти свою шкуру, он сдаст даже тех людей, которые ему дороги.
Теперь, когда Блох знает об алмазе, он не успокоится, пока не достанет его. И Райдер, если будет нужно, поможет ему. Блох уверен в этом.
Они доберутся до Катарины… До ее дочери… До Вильгельмины.
Вилли. Хитрая старая ведьма. У нее каменное сердце, и в нем нет прощения. Она всегда видела его насквозь. Какое-то время она восхищалась им. А сейчас, не задумываясь, убила бы.
Ты должен остановить Блоха. Ты знаешь его. Ты можешь сделать это.
Нет, не может. У Филиппа Блоха груды оружия и много хорошо обученных людей, пусть они даже готовы предать его при первом удобном случае. И у него есть связи с влиятельными людьми, например, с сенатором Райдером, Блох напористый, предусмотрительный, осторожный и очень опасный. Хендрик уже слишком стар, чтобы связываться с ним. Он очень устал.
А если погибнет Катарина?
Значит — погибнет.
Он вновь наполнил бокал.
Я все равно уже проклят.
В аэропорт они отправились на машине Мэтью. Это был «порше» черного цвета.
— У вас немецкая машина? — спросила Джулиана. — Тетя Вилли была бы недовольна.
Они сидели в тесной кабине спортивного автомобиля совсем близко, почти касаясь друг друга плечами. Мэтью видел, что Джулиана все еще бледна, она до сих пор не оправилась от того, что ей пришлось пережить на ступенях его дома. Он посмотрел на ее тонкие руки с коротко подстриженными ногтями, лежащие на коленях. Запястье распухло, но она отказалась ото льда, уверяя его и, как ему показалось, себя, что травма несерьезная. Он так и не рассказал ей, чего стоило ему стоять и смотреть, как два приспешника Блоха измываются над ней. Не рассказал, как в нем вскипала злость, как он удерживал себя, чтобы не кинуться на этих подонков. Они побоялись лично передать ему слова Блоха и дождались, когда у его дверей окажется невооруженная музыкантша. А она вела себя достойно.
Но вообще-то Джулиана Фолл сейчас совсем некстати. Она здорово отвлекает его.
— Почему тетя Вилли была бы недовольна? — спросил он.
— У нее пунктик насчет немцев.
— Вы уже отправили ее домой в Роттердам?
Джулиана отвернулась и, глядя в окно, заметила:
— Никто и никуда не смог бы отправить тетю Вилли.
Она посмотрела на своего спутника. Ее щеки немного порозовели.
— Знаете, Мэтью, я убеждаю себя, что если бы на вас напали у меня на пороге, я тоже настаивала бы, чтобы вы возвращались домой. Но все равно не могу понять, зачем вы занимаетесь моим делом.
— Это не только ваше дело.
Джулиана смотрела на него — холодная, умная, непредсказуемая и красивая. Мэтью спросил себя, почему он до сих пор не поцеловал ее.
Потому, осел, что ты не остановишься на поцелуе. И что из этого получится? Смотри, не теряй голову, парень. Не теряй голову.
Она холодно возразила:
— Чепуха.
— Я не хочу, чтобы вы ошивались здесь.
— За себя я привыкла решать сама.
— А-а, Вам никогда не приходилось считаться с чьим-то мнением, кроме собственного?
Она одарила собеседника своей отстраненной, загадочной улыбкой. Эта улыбка заставила его умолкнуть. Ему страстно захотелось поглубже проникнуть в ее душу. Сейчас он почувствовал, как мало знает Джулиану Фолл и как сильно хочет узнать о ней все. Он впервые понял — она полностью отдает себе отчет в том, кто она и что из себя представляет.
Ее темные глаза загадочно смеялись.
— Единственный ребенок в семье, профессия, требующая уединения, одинокая обеспеченная женщина. Все это я. Согласны? Ничего удивительного, что я привыкла поступать, как мне заблагорассудится. И кто бы говорил. Когда я уходила из отдела новостей, ваша редакторша сказала мне буквально следующее: «Передайте этому самостоятельному сукиному сыну, чтобы он хоть иногда извещал меня о своих делах». Так что мы в чем-то очень похожи.
— Нет, непохожи, — сказал он. — Я знаю, в какую грязь и кровь я влезаю. Мне это не впервой, Джулиана.
Джулиана усмехнулась.
— Почему люди, побывавшие на войне, всегда считают себя умнее тех, кто там не был?
— Интересно, сколько же человек вы знаете из «побывавших на войне»?
— Ваши представления о мире столь же ограничены, как и у тех, кто никогда не видел крови, — не сдавалась она. — Все мы основываем свои заключения, только исходя из собственных убеждений.
— О, Господи!
Она пожала округлыми плечиками и одарила его еще одной из своих холодных улыбок, но промолчала.
— Мне не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь обвинял ветеранов Вьетнама в том, что они слишком умные. Мы сражались и умирали, мы были героями и трусами. Всякое бывало на той войне, которую большинство людей ненавидело так же, как и мы. На войне, которую мы проиграли. Так что, не такие уж мы умные. А?
— Я и не говорила, что вы слишком умные. Я говорила о том, что вы считаете себя умными.
— Просто мы кое-что видели. — Он покосился на нее. — А вы, оказывается, несносная женщина, Джулиана.
— Это у меня от Пеперкэмпов. Все Фоллы очень воспитанные и деликатные. Ну ладно. Лучше расскажите мне о Филиппе Блохе и о вашем друге. У вас есть какие-нибудь сведения о нем? Кажется, его имя Проныра.
— Отис, — поправил Мэтью. Он представил себе худое лицо друга, и безнадежное отчаяние захлестнуло его. — Отис Рэймонд. Там, во Вьетнаме, мы называли ею Пронырой. От него нет никаких известий. Джулиана, я был неправ, когда сказал, будто вы будете виноваты в том, что с ним случится. Я погорячился. Мне просто хотелось сорвать на ком-нибудь злость.
— Ничего. Вокруг музыкантов постоянно происходят какие-нибудь скандалы, на них вешают всех собак. Мы к этому привыкли. Так, значит, вы, Отис Рэймонд и Филипп Блох вместе воевали во Вьетнаме?
— Мы были там в одно и то же время. Я бы не сказал, что вместе. Блох был взводным сержантом, я — пилотом вертолета, а Проныра — одним из моих стрелков. Мы доставляли людей на место сражения и вывозили оттуда!
Джулиана ждала, что он продолжит, но Мэтью молчал, и она наконец сказала:
— Вы, я вижу, не очень разговорчивы, да? Говорите только то, что вынуждены, и тут же замолкаете. Теперь мне понятно, почему вы так немного написали после «Горячей зоны». Вот когда, у вас опять появится, что сказать, — то, о чем вы не сказали еще ни в одной из ваших книг, — тогда вы и напишете. Но, похоже, не вторую «Горячую зону», пусть даже от вас ждут именно этого. И все-таки, объясните мне, пожалуйста, что делали стрелки?
— Убивали людей.
Джулиана будто споткнулась.
— Извините, если получилось невежливо, — спокойно добавил он.
— Да нет, все правильно. Я тоже не люблю, когда меня заставляют разговаривать.
— Да, я это понял.
