Иловайского, существовало еще до прихода варягов. Под варягами он подразумевал норманнов, но летописный рассказ о призвании варяжских князей считал «сказкой», созданной летописцем по образцу более поздней новгородской традиции приглашения князя на престол. Влияние скандинавов Иловайский признавал незначительным, в том числе и в силу неразвитости скандинавского общества того времени: «Не из бедной, полудикой Скандинавии проникали тогда в Россию семена цивилизации, а разве наоборот, из Руси в Скандинавию». Понятно, что такой «патриотический» взгляд на русскую историю считался наиболее подходящим для воспитания юношества.
Третьей антинорманской работой, опубликованной все в том же 1876 году, была первая часть «Истории русской жизни с древнейших времен» Ивана Егоровича Забелина (1820–1908), непревзойденного знатока русских древностей и особенно эпохи Московского царства. Забелин был одним из основателей Исторического музея в Москве, в 1892 году он стал почетным членом Академии наук. Варягов Забелин считал балтийскими славянами, сближая это слово с названием «вагры», а название «Русь» связывал с Ругией, областью между реками Одером и Травою. При этом он относил начало истории славянской руси еще к позднеантичным временам.
Традиционных взглядов на варягов-русов придерживался Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879), один из крупнейших российских историков, обессмертивший свое имя фундаментальной «Историей России» в 29 томах; первый ее том увидел свет в 1851 году. То, что варяги были скандинавами, для Соловьева представлялось несомненным: «варяги летописца суть скандинавы», на очевидных сообщениях «Повести временных лет» «основывается мнение о скандинавском происхождении варягов-руси, и основывается крепко; вот почему это мнение древнейшее, древнейшее в науке, древнейшее в народе». «Свидетельство русского летописца подтверждается свидетельствами иностранными… Подле этого мнения, основанного на очевидности, некоторые хотели и хотят дать место предположению, что князья варяго-русские и дружина их были происхождения славянского, и указывают преимущественно на Поморье (Померанию) как на место, откуда мог быть вызван Рюрик с братьями; но для чего нужно подобное предположение в науке? Существуют ли в нашей древней истории такие явления, которых никак нельзя объяснить без него? Таких явлений мы не видим. Скажут: славяне должны были обратиться к своим же славянам, не могли призывать чужих, но имеет ли право историк настоящие понятия о национальности приписывать предкам нашим IX века? Мы видим, что племена германское и славянское, чем ближе к языческой древности, тем сходнее между собою в понятиях религиозных, нравах, обычаях; история не провела еще между ними резких разграничивающих линий, их национальности еще не выработались, а потому не могло быть и сильных национальных отвращений… С другой стороны, с варягами скандинавскими у наших северных славян была связь издавна; издавна были они знакомы друг с другом. Наконец, если бы новгородцы и кривичи, по нашим настоящим понятиям, непременно хотели иметь своим князем славянина, то не надобно забывать, что в союзе с ними были племена финские, у которых не могло быть этого желания». Действительно, с точки зрения науки (а не идеологии) для Соловьева оставалось непонятным существование «славянской» гипотезы. Очень важная мысль состоит и в недопустимости приписывать современные представления о национальности далекому прошлому.
«Сличив различные толкования ученых, — отмечает Соловьев далее, рассуждая о значении названий «варяги» и «русь», — можно вывести верное заключение, что под именем варягов разумелись дружины, составленные из людей, волею или неволею покинувших свое отечество и принужденных искать счастья на морях или в странах чуждых; это название, как видно, образовалось на западе, у племен германских; на востоке у племен славянских, финских, греков и арабов таким же общим названием для подобных дружин было русь (рось), означая, как видно, людей-мореплавателей, приходящих на кораблях, морем, входящих по рекам внутрь стран, живущих по берегам морским. Прибавим сюда, что название 'русь' было гораздо более распространено на юге, чем на севере, и что, по всей вероятности, русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IX века, прежде прибытия Рюрика с братьями».
Между тем влияние варягов было не слишком значительно: «Кроме греков, новорожденная Русь находится в тесной связи, в беспрестанных сношениях с другим европейским народом — с норманнами: от них пришли первые князья, норманны составляли главным образом первоначальную дружину, беспрестанно являлись при дворе наших князей, как наемники участвовали почти во всех походах — каково же было их влияние? Оказывается, что оно было незначительно. Норманны не были господствующим племенем, они только служили князьям туземных племен; многие служили только временно; те же, которые оставались в Руси навсегда, по своей численной незначительности быстро сливались с туземцами, тем более что в своем народном быте не находили препятствий к этому слиянию. Таким образом, при начале русского общества не может быть речи о
Призвание же варяжских князей Соловьев расценивал как событие значительного масштаба для русской истории. Князья призывались «для установления наряда внутреннего» — именно так понимает это слово летописи Соловьев. «Какое значение имеет призвание Рюрика в нашей истории?» — задается он вопросом. И дает на него ответ: «Призвание первых князей имеет великое значение в нашей истории, есть событие всероссийское, и с него справедливо начинают русскую историю. Главное, начальное явление в основании государства — это соединение разрозненных племен чрез появление среди них сосредоточивающего начала, власти. Северные племена, славянские и финские, соединились и призвали к себе это сосредоточивающее начало, эту власть», которая затем объединила и все остальные племена[85]. Как историк так называемой «государственной школы», Соловьев именно в государстве видел одно из центральных звеньев исторического процесса. Его трезвый, научный взгляд на «норманскую проблему» позволил наконец вывести ее за рамки политических спекуляций и открыл пути для сугубо научного решения этого вопроса. Однако впоследствии историческая наука еще не раз в этом отношении «откатывалась назад».
Поворотным моментом в истории «варяжской темы» стала книга знаменитого датского ученого- лингвиста и историка, профессора Копенгагенского университета Вильгельма Томсена (1848–1927). В том же 1876 году, когда была опубликована книга Гедеонова, Томсен прочитал в Оксфордском университете три лекции на тему «Отношения Древней Руси и Скандинавии и происхождение Русского государства», которые были изданы в нескольких странах, а в 1891 году вышли в русском переводе отдельной книгой под названием «Начало Русского государства»[86]. Этот труд в комплексной, обобщенной форме представил квинтэссенцию «норманской теории», которая нашла в нем свое законченное, можно сказать, «классическое» воплощение. Характерной особенностью работы Томсена была ее лингвистическая составляющая. Его лингвистические наблюдения и выводы не утратили своего значения до сих пор. В начале лекций Томсен нарисовал широкую панораму тех племен, которые населяли Восточно- Европейскую равнину накануне образования Древнерусского государства, особо остановившись на происхождении и ранней истории славянства. Летописный рассказ о призвании варягов Томсен назвал «младенчески простодушным повествованием Нестора о начале русского государства», тем не менее признав достоверность его основы. Остановился он и на историографических спорах вокруг «норманнской проблемы». Среди «антинорманистов» Томсен особо выделил Гедеонова: «Я называю здесь лишь одного писателя из лагеря антинорманнистов, сочинение которого, по крайней мере, производит впечатление серьезной обдуманности и больших познаний, — С. Гедеонова. Громадное же большинство сочинений других антинорманнистов не может даже иметь притязаний на признание их научными: истинно научный метод то и дело уступает место самым шатким и произвольным фантазиям, внушенным, очевидно, более
