Уолл-стрита и других западных инвестиционных банков, те, кто были среди наиболее яростно протаскивавших спасательный пакет, знали, что курс рубля долго не продержится: они воспользовались короткой передышкой для того, чтобы спасти свое, спасти как можно больше и бежать из страны с тем, что им удалось захватить с собой.
Предоставив России кредит на заранее обреченное дело, МВФ вверг страну в еще большую задолженность, фактически ничего на этом не потеряв. Издержки этой ошибки легли не на руководство МВФ, которое предоставило кредит, или на Америку, под давлением которой это было сделано, или на западных банкиров и российских олигархов, которые получили все выгоды от этого займа, а на российского налогоплательщика.
Но был и позитивный момент в этом кризисе: девальвация дала толчок российским отраслям, конкурирующим с импортом, ? товары отечественного производителя наконец стали увеличивать свою рыночную долю в России. Это «непреднамеренное последствие» в конечном счете привело к началу долгожданного роста в России реальной (в противовес черной, спекулятивной) экономики. В этом провале снова заключалась определенная доля иронии: всегда предполагалось, что макроэкономика ? сильная сторона МВФ, и тем не менее даже здесь его политика потерпела неудачу. Эти макроэкономические провалы наряду с другими провалами значительно способствовали глубине кризиса.
НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ПЕРЕХОД
Редко бывает такое несоответствие между ожиданиями и реальностью, как это случилось при переходе от коммунизма к рыночной экономике. Предполагалось, что комбинация приватизации, либерализации и децентрализации быстро, в крайнем случае после короткой переходной рецессии, приведет к значительному подъему производства. Ожидалось, что преимущества этого перехода проявятся еще больше в длительной перспективе, чем в ближайшей, по мере того как будет заменяться старое, неэффективное оборудование и возникнет новое поколение предпринимателей. Полная интеграция в глобальную экономику со всеми ее благами тоже наступит быстро, если не немедленно.
Эти ожидания экономического роста не осуществились, и не только в России, но и в большинстве экономик, переходивших к рынку. Только немногие из бывших коммунистических стран, такие, как Польша, Венгрия, Словения и Словакия, вышли на уровень ВВП, который был десятилетие назад. Во всех остальных странах падение доходов было такого масштаба, что его трудно даже себе представить. По данным Всемирного банка, на 2000 г. ВВП России составлял менее двух третей от уровня 1989 г. В Молдове спад был наиболее драматичен, и производство составило менее одной трети от того, что было десять лет назад. На Украине ВВП 2000 г. достигал только одной трети того, который был за десять лет до этого.
За этими данными стоят истинные симптомы российской болезни. Россия быстро трансформировалась из промышленного гиганта ? первой в мире страны, спутник которой вышел на околоземную орбиту,- в экспортера природных ресурсов, в особенности нефти и газа, которые составляют сегодня половину ее экспорта. В то время как западные советники пишут книги под названиями «Грядущий бум в России» или «Как Россия стала рыночной экономикой»), скупые статистические данные не позволяют всерьез принимать розовые картинки, которые они рисуют, а более объективные обозреватели пишут такие книги, как «Распродажа века: российская дикая скачка из коммунизма в капитализм)){32}.
Размер сокращения ВВП в России (не говоря о других бывших коммунистических странах) является предметом споров; некоторые утверждают, что в свете роста и ключевого значения неформального сектора ? от уличных торговцев до сантехников, маляров и других производителей услуг, чью экономическую активность, как правило, трудно измерить и представить в статистике национального дохода,- официальные данные преувеличивают размеры спада. Другие говорят, что, поскольку в России сильно развит бартер (более 50 процентов объема продаж промышленной продукции) {33}, а «рыночные цены» обычно выше «бартерных»[42], статистика занижает масштабы сокращения ВВП.
Но, принимая во внимание эти спорные моменты, все тем не менее соглашаются, что жизненный уровень большинства россиян претерпел значительное ухудшение, отраженное целым рядом социальных индикаторов. В то время как во всем остальном мире продолжительность жизни возросла, в России она сократилась более чем на три года, на Украине ? на три года. Обследование потребления домашних хозяйств ? что люди едят, сколько они тратят на одежду и в каких жилищах они живут ? подтверждает значительное снижение жизненного уровня, соответствующее снижению ВВП. Если принять во внимание сокращение военных расходов государства, то жизненный уровень должен был возрасти даже больше, чем ВВП. Подойдем к вопросу с другой стороны. Допустим, что каким-то образом сохранился дореформенный уровень расходов и что примерно треть военных расходов могла быть перераспределена на производство новых видов потребительских товаров. При этом не произошло реструктуризации, повышающей эффективность производства, и не удалось воспользоваться новыми возможностями в области торговли. Но и в этих условиях потребление ? жизненный уровень ? должно было бы возрасти на 4 процента. Это немного, но несопоставимо лучше, чем то резкое падение жизненного уровня, которое фактически произошло.
РОСТ БЕДНОСТИ И НЕРАВЕНСТВА
Статистика не раскрывает полностью истории переходного периода в России, не показывает его самые главные успехи: она не дает оценки благам новой демократии, какой бы несовершенной она ни была. Она проходит мимо и его главных провалов: возросших бедности и неравенства.
Рука об руку с уменьшением пирога национальной экономики шло усиление неравенства его распределения. Среднему россиянину доставался все меньший и меньший кусок. В 1989 г. только 2 процента россиян жили в бедности. К концу 1998 г. доля бедных возросла до 23,8 процента, если брать за критерий жизнь на 2 долл. в день. Если использовать критерий существования менее чем на 4 долл. в день, то более 40 процентов населения страны оказались за гранью бедности. Таковы результаты обследования, проведенного Всемирным банком. Статистика детства обнаруживает еще более глубокую проблему: 50 процентов детей живут в семьях бедноты. В других посткоммунистических странах наблюдается сопоставимый, если не худший, рост бедности{34}.
Вскоре после моего прихода во Всемирный банк я начал подробно вникать в происходящее и в стратегии, которые осуществлялись. Когда я выразил свою озабоченность состоянием дел, один из экономистов Всемирного банка, который играл ключевую роль в приватизации, стал мне горячо возражать. Он привел в пример пробки на улицах Москвы с обилием застрявших в них «мерседесов», когда москвичи покидают город на субботу и воскресенье, и магазины, наполненные импортными предметами роскоши. Эта картина разительно отличается от пустых и бесцветных магазинов, существовавших при прошлом режиме. Я не возражал против того, что многие россияне настолько разбогатели, что стали причиной уличных пробок или создали спрос на обувь «от Гуччи» и другую импортную роскошь, достаточный для процветания ряда определенных магазинов. На многих европейских курортах богатые русские вытеснили богатых арабов, заполнявших их два десятилетия назад. На некоторых улицах там даже названия пишутся на русском языке, наряду с родным. Но уличные пробки из «мерседесов» в стране, где душевой доход составляет 4730 долл. (1997), есть признак болезни, а не здоровья. Это знак, ясно указывающий на то, что в обществе происходит концентрация богатства в руках немногих, а не распределение его среди большинства.
В то время как переходный период сильно увеличил число живущих в бедности и привел к процветанию небольшой кучки в верхах, наиболее сильно пострадал средний класс. Инфляция, как мы уже отмечали, смела их скудные сбережения. Заработная плата не поспевала за инфляцией, и реальные доходы
