У Цыки варилося пиво. С ковшами у полных корчаг На крыше сидели шумливо. Преданьями слаще сыты, Гостей веселя под пап дуру, Мостили к их слуху мосты Рассказчики и балагуры. Посасывая чубуки, Внимали преданиям чтимым Седые как лунь старики, Как облаком, скрытые дымом. Живя стариною былой, Пускались о витязях спорить, Чтоб воз данной им похвалой Свою молодежь раззадорить: Посмотрим, из вас, молодчин Кто в доблести будет удалей>. Грустил на пирушке один, И все туда взгляды кидали. Оставив других в стороне, Все льнули к нему на попойке. С мечом и щитом на ремне Стоял он, худой и небойкий Две преданных, близких души Служили ему всем порывком Хватали пустые ковши И передавали их с пиком. Бери, говорили, не лей, И что ты так хмур? Приосанься. Взгляни на народ веселей, Скажи что-нибудь и не чванься. Не стой, говорят, нелюдимом, А он отвечал: 'Во хмелю Хорошего что я скажу им? Я глупости спьяна мелю. Проспимся, тогда потолкуем'. И чашу поднявши к губам, Он опорожнил ее духом. Он рад был родимым местам, Седым старикам и старухам. И пьяный, как все, в пух и в прах. Смотрел он на пьяные лица… О Миндии этом в горах Рассказывали небылицы. Его лет двенадцать в плену Держали могучие дивы. Он муки познал глубину, Томясь на чужбине тоскливой. Двенадцать Христовых рождеств И столько ж его воскресений Прошло той порой, что простец Из плена не видел спасенья. В неволе истаяла грудь. Душа запросилась из тела. Тоске не давая уснуть. Он рвался в родные пределы. В ущелия гор снеговых, На тропы с неверным изломом, К не чающим сына в живых Родителям, братьям, знакомым. В ту хату, которой столбы Теперь ему раем казались… Святителям, множа мольбы, Он так раз сказал, опечалясь: 'Покончу с собой. В западне Житья все равно мне не выйдет'. Однажды котел на огне С обедом для дивов он видит. Он знал, что варилось в котле. Готовились змеи с приправой. У дивов не раз на столе Он видел посуду с отравой. 'Вот этим-то и отравлюсь', Как громом, сраженный догадкой, Сказал он, и выловил кус, И съел через силу украдкой, И небо окинуло дол Глазами в живом повороте. Он новую душу обрел. Очнулся под новою плотью. Прозрел он и точно замок С очей и ушей его взломан. Все слышно ему и вдомек: И птичий напев, и о чем он. Крик счастья, и лепет истом. Зверей и растений усилья, Все, созданное творцом, С душой ли оно, без души ли. У всех есть особый язык, Особые у становленья. И пленник, попав в их тайник, Дивится своей перемене. Теперь ему ясно, что змей Нарочно придумали дивы, Чтоб тайна была их тошней Душе человека брезгливой. Хоть правда, что дивы всегда И потчевали его кротко. Уверенные, что еда
