потому что чувствительные люди, у которых были нелады с госбезопасностью, пользовались этим диагнозом, чтобы избежать преследований. Нервное истощение снимало с вас ответственность за ваши поступки. В то время все в моей жизни шло не так. Я разрушил собственный брак, меня выгнали с работы, я не мог снимать кино. Впервые в жизни я чувствовал себя проигравшим, и мое нервное состояние заставило меня искать помощи в «Катержинках». У меня были знакомые в этой клинике, поэтому в течение месяца я приходил туда раз в неделю и мне вводили в вену какое-то очень успокаивающее снадобье. Может быть, это был просто валиум, но я чувствовал себя отлично.
В «Катержинках» не было отдельных палат, поэтому я приходил, переодевался в больничный халат и ложился на одну из сорока коек, впихнутых в одну комнату. Медсестра втыкала мне в руку иглу, по прозрачным трубочкам в меня текло лекарство, а я лежал и наблюдал за больными.
Это наблюдение за психиатрическим отделением быстро изменило мое театральное представление о душевнобольных, которое я составил по фильмам. Я думал, что сумасшедшие совершают разные странные поступки, но на самом деле они старались быть совершенно нормальными. Просто у них это почему-то не получалось. Банальность повседневной жизни распространяется и на сумасшествие. Однажды я лежал, прикованный к прибору для внутривенных инъекций в глубине палаты, когда с одной из соседних коек поднялся молодой человек. Это был крепкого сложения парень лет двадцати пяти, с располагающей улыбкой. Он был одет в клетчатый банный халат поверх полосатой пижамы, но при этом его грязноватые волосы были зачесаны назад с определенным шиком.
— Я слышал, ты работаешь в кино, — сказал он.
— Да, раньше работал.
— Я просто хочу объяснить тебе, что я оказался здесь из-за этого проклятого кино.
— Н-ну, я понимаю.
— Черт побери! Да у меня жена актриса, и она меня так любит, что ей только того и надо, что быть все время со мной. Так они меня сюда заперли, чтобы снимать ее в новой картине, потому что они все хотят с ней спать, и я не могу выйти из этого бардака, чтоб его! А ты им скажи, что я все равно отсюда выберусь и что я все знаю про то, что они с ней делают! Ты скажи этим сукиным детям, что я из этого клоповника выйду, а когда выйду, я их найду! Я люблю мою жену! Ты ее знаешь?
Он говорил это так связно, что я почти поверил во всю эту историю и пожалел его.
— А как ее зовут? — спросил я.
— Яна Брейхова!
Этого я уж никак не ожидал, поэтому я замер и уставился на него.
— Ах, так ты ее знаешь! — завопил парень. — Знаешь, черт тебя дери?
— Кто же не знает Яну Брейхову, — согласился я.
— Точно! Так ты скажи своим дружкам! Ты всем этим киношникам скажи! — заорал он, потом стукнул кулаком по спинке моей кровати с такой силой, что она подпрыгнула, и ушел, грозно поглядывая по сторонам. Я очень быстро излечился от своей хвори.
Часть 5
Чешские фильмы
Ретроспективный манифест
Оглядываясь на мои первые фильмы, я могу сказать, что все они посвящены попытке ясного осознания жизни. Тогда я не понимал этого, но, вероятно, именно такова была моя подсознательная реакция на радоковскую стилизованность, театральность и изысканность. В искусстве Радока блистательно использовались слово, музыка, рисунок, балет, последние достижения техники. Он как будто брал зрителя в путешествие на Луну: от впечатлений захватывало дух, они не были похожи ни на что из ранее испытанного, но для участия в этом путешествии нужно было основательно экипироваться. После путешествий с Радоком мне хотелось просто прогуляться вокруг дома, посмотреть на окружающую меня жизнь, увидеть, что же в ней происходит.
Еще в Киношколе я заметил, что из всех старых фильмов мое внимание привлекают только комедии и документальные ленты. Есть люди, историки по складу ума, которые могут высидеть все серьезные драмы немого кино, кажущиеся теперь смешными и нелепыми, но для меня гораздо больший интерес представляют простые документальные съемки городских улиц, женщины, кормящей ребенка, мужчины, прочищающего в 1899 году свою трубку, и я готов смотреть их часами.
Еще тогда я решил, что, если я когда-нибудь сам буду снимать фильмы, я постараюсь сделать их как можно более реалистичными. Я хотел, чтобы мои персонажи говорили, смотрели и действовали точно так же, как обычные окружающие меня люди. Забавно, но именно это стремление и отвратило меня от чистой документалистики. Присутствие камеры в большинстве случаев искажает ситуацию. Люди становятся скованными, напускают на себя важный вид, надевают маску, выпендриваются или стесняются, и становится невозможно показать повседневную жизнь, просто фиксируя ее. Эту жизнь нужно воссоздавать.
Впрочем, в чисто документальных лентах мне недостает еще одной детали, а именно сюжета. Мне кажется, что непрерывный поток нашей жизни состоит из множества сюжетов. Эти сюжеты могут быть сами по себе незначительными, могут внезапно прерываться или развиваться по законам совершенно непонятной нам логики, но в фильмах, которые я люблю и хочу делать, без них обойтись нельзя.
Прах
Это произошло, когда я уже жил один на улице Вшердова — я пришел домой поздно и нашел подсунутую под дверь телеграмму: «Приезжай в Часлав. Похороны завтра». Ни слова о том, кто умер, ни подписи.
Сперва я хотел сразу броситься в машину и ехать в Часлав, но сообразил, что уже час ночи. Я лег, но глаз так и не сомкнул.
Когда я выехал в Часлав, солнце только всходило. Телеграмма могла прийти из нескольких домов, поэтому я не сразу решил, куда ехать. Наконец я направился в дом Клаусов — родителей жены брата Павла, просто потому, что они были самыми старшими моими родственниками в городе. Я позвонил. Дверь сразу же открыли, потому что в эту ночь семья тоже не спала. Однако я пришел не в тот дом. Мне и в голову не могло прийти, что смерть настигла нашего старшего брата Благослава.
Благославу было в то время немногим больше сорока, он был еще молод. Его жена Боженка была моложе его, у них было двое маленьких детей. И вот теперь его должны доставить в гробу из Словакии, и поезд уже в пути. Он должен прибыть в два часа дня, а в нем еще четыре гроба.
Благослав унаследовал любовь отца к путешествиям.
В детстве он был бойскаутом, а когда после революции коммунисты распустили бойскаутскую организацию, он создал клуб альпинистов в средней школе, где преподавал. Ученики с восторгом вступали в этот клуб, и на протяжении многих лет сотни ребят путешествовали с братом по всей Чехословакии.
В мае 1962 года Благослав повел свою последнюю группу в самые высокие горы страны. Острые, заснеженные вершины Татр достигают высоты 8737 футов и прекрасно подходят для сложных и потому заманчивых восхождений. Благослав взял с собой около двадцати ребят. Им было по четырнадцать- пятнадцать лет, и они провели в горах несколько прекрасных дней. Им приходилось носить очки, защищаясь от яркого солнца, и их загорелые лица стали похожи на мордочки енотов.
Татры прекрасны в мае, когда ковры горных цветов покрывают их склоны. Как-то утром группа
