случае внимание будет изначально приковано не к тому персонажу и тонкая нить, по которой эмоции передаются с экрана зрителям, прервется.
В конце концов я нашел своего Моцарта в Томе Халсе, Сальери — в Ф. Мюррее Абрахаме, Констанцу, жену Моцарта, — в Мэг Тилли, а императора — в Джеффри Джонсе. И вот зимой 1981 года я прилетел из Нью-Йорка в Прагу, и начался наш подготовительный период.
Для исполнения роли Моцарта Том Хале научился играть на рояле. Раньше он никогда не играл, но теперь он неделями просиживал за инструментом по нескольку часов в день, и, по словам Невилла Мэрринера, в фильме его пальцы ни разу не взяли неправильную ноту. Тому пришлось также придумывать для себя пронзительный смех Моцарта, который Питер ввел в пьесу для большего драматического эффекта, зацепившись за небольшое замечание в письме некой сплетницы-аристократки, в котором она писала о шоке, постигшем ее, когда она услышала грубое кваканье, вылетавшее из уст Моцарта. По ее словам, когда человек, сочинявший такую божественную музыку, смеялся, он был больше похож на животное, чем на человеческое существо. Я видел шесть или семь постановок пьесы, и в каждой из них актер, игравший Моцарта, придумывал свой собственный смех, поэтому я предоставил Халса самому себе. Он перепробовал множество звуков, пока не остановился на диком визгливом хихиканье, которое ему отлично подошло.
Обоим нашим героям предстояло научиться дирижировать оркестрами восемнадцатого века, и это была серьезная проблема, ведь никто не знал, как вели себя дирижеры двести лет назад. Я попросил моего старого друга Зденека Малера, тонкого знатока музыки, порыться в исторических источниках, и он выяснил, что в восемнадцатом веке никто не пользовался палочкой. В конце концов Мэрринер показал нам всем, как дирижировали в то время. Он продирижировал отрывками произведений, которые должны были исполняться в «Амадее», так, как, по его мнению, это делалось во времена Моцарта, и снял себя на видео. Хале и Абрахам, готовясь к съемке, просматривали эти записи и копировали движения Мэрринера.
В Праге и ее окрестностях мы нашли почти все интерьеры, которые были нам нужны, за исключением покоев нашего императорского дворца. Необходимую мне роскошь можно было найти только в Градчанском замке, но это была резиденция президента, и председатель компартии товарищ Гусак явно не был расположен уступить на время свои апартаменты американской съемочной группе. Я уже начал смиряться с мыслью о съемках в Вене, как вдруг кто-то посоветовал мне посмотреть резиденцию пражского архиепископа, которая по-прежнему принадлежала Католической Церкви.
В этом великолепно сохранившемся дворце я нашел именно то, что мне было нужно, и наши посредники с «Баррандова» обратились к нынешнему хозяину замка, престарелому кардиналу Франтишеку Томашеку, с просьбой, не согласится ли он пустить нас для работы. Они вернулись с обескураживающим ответом:
— Кардинал считает любой фильм орудием дьявола.
Это высказывание слишком отдавало средневековьем, и я засомневался. Я не жил в Праге десять лет, но у меня все еще оставалось здесь много друзей, и с их помощью мне удалось получить гораздо более спокойное объяснение отказа кардинала: коммунисты тщательно следили за Католической Церковью, и секретарем кардинала был агент госбезопасности. Именно он и настроил Томашека против нашего фильма. Он сказал старому церковнику, что мы все атеисты, что мы хотим привести во дворец голых баб, надсмеяться над ним и осквернить его резиденцию.
Как только я понял, что произошло на самом деле, я стал искать способ выйти напрямую на самого кардинала. Мы вращались в разных кругах, но друг одного друга знал плотника, который как раз в это время что-то чинил в кабинете Томашека и видел его каждый день.
Кардинал пришел в ярость, когда плотник передал ему историю с дьяволом. Он никогда не говорил ничего подобного; он считал, что все это козни наших посредников, которые подошли к передаче его ответа в духе творческого марксизма, и он сразу же пригласил меня к себе.
— Представляете себе, с кем я тут имею дело на протяжении последних тридцати лет! — жаловался он.
Оказалось, что Томашек обожал музыку Моцарта, и ко мне он отнесся по-дружески. Я рассказал ему о нашем будущем фильме, и он тут же разрешил нам использовать для съемок свой дворец.
Мы начали съемки точно по графику, и все шло гладко до тех пор, пока Мэг Тилли не решила принять участие в уличном футбольном матче в Праге и не порвала связки на ноге. К этому времени мы еще не сняли ни одного эпизода с ее участием, и мне пришлось искать новую исполнительницу роли Констанцы уже в разгаре съемок.
Спустя несколько дней после несчастья с Тилли, в пятницу вечером, мы с Солом полетели в Париж, а оттуда на «Конкорде» — в Нью-Йорк. В субботу мы просмотрели пятьдесят актрис, в воскресенье вызвали некоторых из них на повторный просмотр и сократили список претенденток до двух женщин. Выбрать одну из них мы уже не успевали, поэтому я взял их обеих с собой в Прагу для дополнительных кинопроб.
В понедельник я уже был на съемочной площадке, так что мы не потеряли ни одного дня. В тот же вечер мы посмотрели кинопробы, и я принял твердое решение взять на роль Элизабет Берридж. У нее оставалось всего несколько дней между примерками костюмов для подготовки роли, но большего ей и не требовалось. Жена Моцарта была дочерью привратницы, и Элизабет сыграла резкую, земную, великолепную Констанцу. И в довершение всего в Праге она влюбилась в одного парня из чешской технической группы, работавшей с нами, и вышла за него замуж.
Аристократки и сыщики
Когда я снимаю фильм, то стараюсь не слушать сплетни, не вникать в мелодрамы и скандалы, сопровождающие каждую работу. Дело не в том, что мне неинтересно, кто с кем крутит роман, по поводу чего собачатся техники, кто напился до чертиков, а кто сказал, что я — рабовладелец. Я очень любознателен, и мне хочется быть в курсе всех открытий и новых связей, которыми неизбежно обрастает группа ярких и энергичных людей, оторванных от дома и оказавшихся в экзотических условиях, но я просто не могу позволить себе отвлекаться.
В особенности это относилось к съемкам «Амадея». Эмоциональный фон в Чехословакии был весьма насыщенным, вся обстановка — достаточно напряженной. Мне было труднее сосредоточиться на работе, чем когда-либо раньше.
Отвлечения начались сразу, как только в январе 1982 года мы приехали в холодную и заснеженную Прагу. С помощью моих чешских знакомых мне удалось найти уютную частную комнату как раз возле лестницы Старого замка, ведущей вверх, к Градчанам. В этой части города расположены дворцы, принадлежавшие некогда семьям старой чешской аристократии, но после революции они были национализированы, проданы различным странам и превращены в посольства. Только один из домов, где раньше жила прислуга, был оставлен прежней владелице, даме из старинного дворянского рода, Аннетке Велфликовой.
Аннетка стала моей квартирной хозяйкой. Ей было за восемьдесят, и она жила вместе с золовкой в страшной бедности. Две почтенные дамы, в жилах которых текла самая голубая кровь страны, получали минимальную государственную пенсию и были вынуждены ходить дома в поношенных халатах и рваных домашних туфлях. Они были рады постояльцу, а я был рад оказаться под их кровом.
Вскоре после того как я поселился у старых дам, я вернулся домой очень поздно. Стоял морозный январский вечер, но снег, покрывший землю, отражал лунный свет, и на улице было не темно. Я привез с собой несколько ящиков спиртного и коробок сигарет, чтобы расплачиваться ими с людьми — так было принято в Праге, — и мой шофер Павел помог мне внести их в дом. Только я открыл калитку, вошел в сад и пошел за главное здание к старому дому для прислуги, как вдруг заметил кого-то, спрятавшегося в кустах. На фоне белой стены дома сквозь голые ветки человека было хорошо видно.
— Это вы, пани Велфликова? — спросил я. Я видел, как накануне вечером старая дама искала в саду кошку, и подумал, не случилось ли что-нибудь с хрупкой старушкой.
— Проходите! Проходите! — приказал мне молодой женский голос.
Я прошел, лег в постель и, укрывшись теплыми простынями, подумал, что, пожалуй, ЦРУ и ФБР далеко до чешской госбезопасности. Я уже знал, что Павел работает на органы. Я понял это с самого начала
