Избранники народные

твоим генеалогическим древом.

— Гинекологическим?

— Не дуркуй. Плакаты отпечатаем с профилем Ефима Фефилова, а также присовокупим в один ряд фабриканта-купца Савостьянова, дворянина Титова и тебя. Будьте любезны, это сработает.

— Я нечто подобное когда-то видел…

— На заре туманной юности. Рядком вдохновенные лики Ленина, Сталина, Маркса и Энгельса.

— Давай лучше коньяк истреблять. А я тебе под него песню свою любимую затяну…

Анатолий Иванович почти лег головой на свои колени, глухо запел куда-то вниз между ног — в пол, одним словом:

Средь сыпучих песков затерялась
Небольшая десантная часть,
Горе горькое по свету шлялось
И решило на землю упасть.

Там на взлетке случилось несчастье,
Вам такого не видеть вовек:
На подъеме машина взорвалась,
Погубив больше ста человек.

В самолете солдаты-десантники
Совершали свой первый прыжок,
И горели ребята, как факелы,
Загораясь, как красный флажок.

На десятой площадке под плитами
Обгоревшие парни лежат,
Горем горьким над ними, убитыми,
Тополя молодые шуршат…

Фефилов-Пушкин невидяще поглядел на меня:

— Сбегай еще в 'Метро', мой дорогой пенсионер. Братан… Этой дозой я сегодня явно не обойдусь. Что-то оченно желается 'Наполеончиком' себя побаловать. Накануне личного Ватерлоо…

Когда я вернулся из гипермаркета, Анатолия Ивановича не было. Он уехал в избирком сдавать свое удостоверение кандидата в депутаты.

Через два дня Фефилов закодировался, и они с Ритулей на целый месяц укатили к его матери, Прасковье Прохоровне, в деревню, в Ушаковку, что на речушке Малореченке, которая по утрам до восхода дымится ключами синеватого быстрого тумана, собирающегося вверху в многоярусные тяжелые пласты.

Возвратился он другим человеком: как-никак каждый день хватко рубил дрова, азартно колол уголь, ловко выуживал ведром живую, яркую воду со слюдяным ледком из глубокого бревенчатого колодца, а ко всему материнские пироги с земляникой и клюквой, домашние яйца с солнечными желтками, плотное от жирности, сладкое козье молоко с легким ароматом душицы и свойский с разнотравья мед, который иначе как боярским бархатным и не назовешь. Сказались также бодрые густые квасы Прасковьи Прохоровны с мятой, малиновым и смородиновым листом да убойным хреном, а также греющая колдовским теплом кровь черная редька и мордатые, по-бабьи румяные яблоки, раскрасившие осенний сад алыми мазками. И пивал в Ушаковке бывший кандидат в депутаты. Пивал без ограничений, кружками. Теплую пряную кровушку свежезабитых хавроний и хряков.

Через месяц, в декабре, вошел ко мне Фефилов молодец молодцом. Ни дать ни взять Илья Муромец сын Иванович, тридцать три года не имевший ни в ногах хожденьица, ни в руках владеньица, но поднятый с седалища живой водой калик перехожих и успешно покончивший с безбожным обжорой Идолищем поганым коньячно-иноземного роду-племени, хотя был тот превелик зело и страшен.

— При чем тут милиционер, если свинью молнией убило! — объявил Анатолий Иванович. — Теперь следующие выборы ни за что не пропущу… Заболел я в своей Ушаковке правдоискательством: пора за махинации с коммуналкой отвечать кое-каким управляющим компаниям, за воровство федеральных денег, спущенных на ремонт старого жилья, надо избавляться от пробок и делать единую транспортную схему, а не ждать выгодных откатов!

— Круто. Ты еще с ценами на бензин разберись. У самого, чай, рыльце в пушку? — несколько нагло объявил я.

— Покаюсь! — рыкнул Анатолий Иванович. — Смою грехи и полный вперед! Знаешь, чем меня матушка на дорожку одарила и в холщовом мешочке преподнесла?

На ладони у Анатолия Ивановича взблеснула золотая медаль первородных депутатов Екатерины II.

— Хочешь, подарю тебе за труды праведные?

— А хочешь, откажусь?

— Ни в коем разе. Заслужил.

Я взял медаль, аккуратно подбросил ее на ладони:

— Солидная. Но не приму. Благодарствуйте, барин.

— У советских собственная гордость?

Я подал ему интернетовскую распечатку:

17 октября 2008 года. Несмотря на падение биржевых индексов, нумизматический рынок продолжает расти. Торги аукционного дома Gorny & Mosch еще раз продемонстрировали высокую инвестиционную привлекательность российских монет и медалей. Большинство лотов продается значительно выше эстимейта, а цены бьют рекорды.

На 173 аукционе Gorny & Mosch рубль Иоанна Антоновича 1741 года оценили в 86 000 евро, а новодельный рубль Петра III 1762 года в 74 750. Столько же стоил рубль Павла I образца 1796- го.

Медали ушли еще дороже: золотая наградная медаль '19 февраля 1861', известная всего в четырех экземплярах, потянула на 138 000 евро, как и медаль 'За труды по устройству крестьян в Царстве Польском'. Бронзовая медаль 1791 года, которой награждали чукчей, принявших российское подданство, продана по цене свыше 111 000 евро.

Но самым дорогим лотом аукциона стала удивительная, не известная ни одному каталогу мира золотая медаль депутата Комиссии по составлению 'Нового Уложения' с главным девизом всей деятельности Екатерины Великой 'Блаженство каждого и всех' — за нее отдали 161 000 евро.

— Я бы коньяку сейчас выпил… — мутно проговорил Анатолий Иванович. — И что мне теперь делать с этой екатерининской цацкой?.. Разве что краеведческому музею подарить?

Я молчал.

— Думаешь, не отнесу? Слаб в коленках? Семь миллионов… Нормальная цифирь. Но мне по карману. Легко переступлю через нее. Я, дружище, настоящим народным заступником себя в Ушаковке почувствовал. Не хило? Такого жару дал тамошним муниципальным властям: за газ, что не довели до села, за гору химических удобрений на берегу реки, за воровство из бюджета, за хамство с людьми!..

Назавтра около полудня я случайно увидел с балкона, как Фефилов-Пушкин своей лунной, прыгучей походкой идет к стылому, в ледяной бриллиантовой крупке 'Ленд Крузеру' по молодому, первородному