немалым числом.
Губернатор срочно призвал Ефима:
— Тебе надо немедля жениться, молодец… Не обессудь. Просто-таки в одночасье. Так требует новый обряд для депутатов, который намедни мне прислали из Петербурга.
— Оно, конечно, странно… — замялся было Ефим.
— Хочешь стать государственным человеком — еще не раз придется многими личными интересами и привязанностями жертвовать! Это я тебе как губернатор говорю, который давно забыл, что такое жить для себя… В общем, девка какая у тебя на примете есть? Или придется просить моего полицмейстера стать на время твоей свахой? Судаков обо всех про все знает больше, чем они сами о себе. В том числе и про меня… С хорошим приданым подыщем тебе женку. С господином депутатом пойти под венец любая согласится. Даже из дворяночек или поповских дочек!
Фефилов покраснел:
— Моя Агриппина, ваше высокоблагородие, уже десять лет того только и ждет, чтобы венчаться нам…
— Слава богу! Хвалю. Сотворим сие в одночасье, — перекрестился Маслов. — Но вот еще незадача, Ефимушка. Надобно, чтобы у вас были дети… А как вы ими теперь обзаведетесь по-людски, если до выборов две недели осталось? Придется мне с отцом Иоанном пошептаться. Может быть, настоятель какую хитрость придумает для вас?
— Не надобно вводить батюшку в грех, ваше высокоблагородие. Господь все ранее уже предвидел. У нас с Агриппиной два мальца и девка растут… — смущенно доложил Ефим.
— Гора с плеч! — порывисто обнял его Маслов. — Экий пострел! Я бы пропал в глазах царицы- матушки со всеми потрохами, коли не смог бы тебя в депутаты провести по ее высочайшему желанию!
Генерал-поручик взволнованно прогулялся по приемному залу, с облегчением надувая щеки и шевеля густыми, матерыми бакенбардами, точно крылами.
Через два месяца весной в Воронеже прошли выборы депутатов в Комиссию об Уложении с точным соблюдением установленного высочайшим указом обряда. Голосование уездные поверенные исполняли шарами, бросая их в ящик, крытый красным сукном и поделенный на две части: на одной было написано „Избираю“, на другой — „Не избираю“. Законными депутатами становились те кандидаты, которым воронежцы отдали более половины шаров.
Подсчет результатов совершил предводитель комиссии стряпчий Герасим Грязнов на глазах у избирателей. И сделал это несколько раз для безошибочности. От уездных дворян прошли вперед иных соискателей, набрав гораздо более половины шаров, подполковник Степан Титов, от городских жителей взял верх бургомистр и фабрикант Семен Савостьянов. От однодворцев провинции все до одного шары получил Ефим Фефилов. Злые языки говорили, что выборщикам очень уж желалось оказаться на праздничном обеде у его жены. Ведь буква обряда не только предписывала избирателям поздравлять господина депутата, но и ему нижайше благодарить их, что, само собой, по-воронежски было невозможно исполнить на должном уровне без широкого застолья».
— По такому случаю я бы тоже поляну накрыл! — нежно зажмурился Анатолий Иванович и машинально перешагнул в чтении далеко вперед. Видно, в голове уже зазнобило.
«20 июля 1767 года старая, но все еще на ходу золоченая немецкая карета, самая представительная среди экипажей фефиловского парка, защелкала колесами по камням Ново-Московской улицы. Карету бодро тянула шестерка рысаков, недавно выведенных на здешнем конном заводе генерал-адмирала графа Алексея Орлова. Эти статные, в яблоках, мощные кони сразу же стали особыми любимцами Фефилова за их силу и несравненное умение, несмотря на вальяжную с виду поступь, достойно и широко гарцевать.
В отличие от прежних Земских соборов, где избранный сам нес бремя расходов на поездку и пребывание в столице, первородным депутатам Уложенной комиссии, независимо от сословия и состояния, впервые в России предоставлялось множество льгот и привилегий, а также всемерная денежная поддержка на каждом шагу. Оплачивались как путевые трактирные расходы без мелочного учета съеденного и выпитого, так и выделялись достойные средства на помощь бедным, погорельцам, сиротам и вдовам, ежели те ударят челом господину депутату Христа ради.
Перед поездкой в Москву Фефилов, не желая быть в первопрестольной подобным черному деревенскому мужику, который на солнце валяется, чаще других книг держал в руках „Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению“ — правила поведения в обществе, свете и при дворе. Он твердо усвоил из него такие морали, чтобы всегда глядеть весело и приятно, не коситься на людей; в сапогах не танцевать; в обществе плевать в сторону; пальцем носа не ковырять, ножом зубов не чистить; головы не чесать… Так что не красного словца ради на встречах с избирателями стряпчий Грязнов, который был доверенным лицом Ефима, не упускал случая подчеркнуть, что Фефилов „просвещенный без паук, природою награжден“. Ко всему достаточно начитан по воронежским меркам. Все новые книги из лавки на Сенной площади[1] имелись у него. Любой вкус могла удовлетворить библиотека Ефима. В ней были как Четьи минеи, опера „Мельник — колдун, обманщик и сват“, повести „О Бове-королевиче“, „О царице и львице“, „О споре жизни и смерти“, так и сочинения протопопа Аввакума, Шекспира, Плутарха и Локка.
В Москве воронежцев с первых минут обласкали специально приставленные к каждой иногородней делегации толковые люди из сенатских стряпчих чинов, чтобы приезжие господа депутаты по своей провинциальной дикости не потерялись в незнакомом большом городе или не оказались в руках злых людей. Они же определили их на „квартеры“ и выдали казенные деньги.
30 июля в Кремле был назначен общий сход.
К 7 часам утра депутаты явились все как один: столичные вельможи в парадных шитых золотом мундирах, сверкавших высочайшими орденами, черносошные крестьяне в домотканых одеждах из крашенины, чаще всего черной, провинциальные дворяне и купцы, одетые в самые модные и дорогие французские платья, какие они только успели наспех найти по приезду в Москву. При том при всем купцы на фоне своих иностранных платьев горделиво несли окладистые бороды и матерые атаманские усы. Были в толпе и представители оседлых инородцев во всяких пестрых костюмах, и даже эвенкийский шаман с жидкой бороденкой, расписным бубном и перьями филина в волосах.
В 10 часов утра в Успенском соборе состоялся торжественный молебен. Екатерина, в императорской мантии, с малой короной на голове, прибыла церемониальным поездом с гофмаршальскими жезлами в парадной карете в сопровождении гвардейского эскорта — взвода кавалергардов под командой графа Григория Орлова. Впереди в шестнадцати парадных экипажах ехали придворные, в том числе наряженные величавыми украшениями статс-дамы. Даже не были забыты скороходы и арапы.
Депутатов некрещеных и иноверцев в собор не допустили с ласковыми извинениями. Сибирский шаман бил в бубен и прыгал возле паперти в колдовском танце, созывая добрых духов, чтобы огородить молящихся в храме от темных сил.
После службы уже все вместе двинулись в Кремлевский дворец. При том сенатским стряпчим высочайше было велено не допускать в зал Грановитой палаты ни единого человека с запахом водки или вина».
— Лютовали, однако… — едко хихикнул Анатолий Иванович.
«Шли депутаты по два в ряд под предводительством генерал-прокурора Сената князя Александра Алексеевича Вяземского, взволнованно державшего в руке маршальский жезл. Расставлены они были согласно специально сочиненной для них служебной субординации: впереди вельможно подвигались представители от правительственных мест, за ними бодро шагали дворянские избранники, купеческие, духовные, а потом уже неловко семенили депутаты от казанских черемисов и оренбургских тептерей, служилых уральских мещеряков, некрещеных казанских чувашей, карелов, самоедов и кочевников нижней Оби, казаков донских, ногайских и запорожских, пахотных солдат, черносошных и ясачных крестьян, однодворцев. оседлых инородцев и прочих свободных городских и сельских обывателей, дом и землю имеющих.
В сословиях старшинство соблюдалось по губерниям, расписанным в порядке государственной значимости: Московская, Киевская, Петербургская, Новгородская, Казанская, Астраханская, Сибирская, Иркутская, Смоленская, Эстляндская, Лифляндская, Выборгская, Нижегородская, Малороссийская,
