— Замолчите, мисс! Не дай Бог, ваш отец, королевский губернатор, услышит подобные речи. Он сильно рассердится. Я знаю, что он не любит республиканцев и будет недоволен, если услышит, как вы их хвалите. Он их ненавидит, как ядовитых змей.
Бланш ничего не ответила на это. Она даже не слышала этого мудрого предостережения. Ее уши перестали воспринимать слова Сабины, потому что именно в этот момент на лестнице показался человек.
Это был тот, о ком они говорили.
Остановившись на палубе недалеко от девочки, он устремил свой взгляд на залив. Поскольку его лицо не было обращено к Бланш, она имела возможность внимательно его рассмотреть, без опасения, что он ее заметит. И она делала это с истинно детским любопытством.
Капитан был не один. С ним был другой человек, которого она тоже видела в экипаже.
Но Бланш не обращала внимания на джентльмена средних лет с огромными седыми усами. Она смотрела только на того, чью руку так стремились пожать и поцеловать те девушки.
Бланш сидела и смотрела на него странным, удивленным взглядом, каким, наверное, горлица смотрит на удава. Рассматривая его подробно, с головы до ног, Бланш не обращала внимания на речи Сабины, которая в Вест-Индии насмотрелась на удавов.
Для девочки это было всего лишь удивление чем-то новым — более интересным, чем игрушка, более ярким, чем сказки об Аладдине.
Глава XX. «Эти необыкновенные глаза»
Снова стоял Майнард на палубе океанского судна и глядел на белый след, стелющийся за пароходом.
Нью-Йорк с океана выглядит малопривлекательно и не очень интересен путешественникам. В нем нет ничего такого, что вызывало бы восторг, какой вызывают, например, собор Святого Павла в Лондоне, Триумфальная арка в Париже или хотя бы отель Святого Чарльза в Новом Орлеане. Когда вы проплываете мимо Нью-Йорка, ваш взгляд выхватывает из открывающейся картины разве что два-три острых шпиля, подходящих для деревенских церквей, да возвышающийся над городом купол то ли цирка, то ли газохранилища. Более или менее интересная достопримечательность Нью-Йорка — круглый замок с садом позади него; но он так запущен, что смотреть на него можно лишь издали, вблизи он не выдерживает никакой критики.
У Нью-Йорка есть возможность исправить такое положение — если привести его в порядок, он станет выглядеть гораздо лучше. Насколько я знаю, тот же замок — до сих пор собственность города, и с хорошим мэром внешний вид Манхэттена может стать достойным великолепного залива, на берегу которого расположен.
Однако пора завершить наше краткое отступление на гражданские, экономические и архитектурные темы и вернуться к пароходу компании «Камбрия», быстро движущемуся через океан.
Революционный лидер не думал о недостатках архитектуры, когда стоял на палубе, в последний раз рассматривая Нью-Йорк. Его мысли были совсем о другом, в первую очередь о том, действительно ли этот взгляд — последний?
Он оставлял землю, на которой долго жил и которую любил, любил ее людей и ее государственное устройство. Он пускался в весьма рискованное предприятие, чреватое большой опасностью. Теперь он не солдат, который, сохранив свою жизнь и избежав пленения, не несет никакой ответственности за поражение в битве. Он революционер, мятежник, и если битва будет проиграна, он не сможет надеяться на снисхождение, — его ожидает только позорная смерть, и он даже не будет похоронен.
Однако в то время слово «мятежник» означало «патриот», это позже революция была опозорена первым в истории жестоким и бесполезным восстанием, первым, которое по праву может называться бесславным. А до этого званием революционера можно было гордиться, сражаться за свободу было священной обязанностью человека; и, вдохновленный этими мыслями, Майнард смотрел вперед без опасений, а назад — без большого сожаления.
Конечно, он не был безразличен к тому, что оставлял. Много истинных друзей осталось в покидаемой им стране, множество рук, которые он тепло пожимал, возможно, он не пожмет больше никогда! Кроме того, был еще один разрыв, переживаемый острее остальных. Правда, наибольшую печаль от того расставания он испытывал, покидая Ньюпорт, теперь она несколько стихла.
С тех пор прошла уже неделя — неделя, которую он провел среди единомышленников в помещении, где записывались добровольцы, храбрые, отчаянные люди, неделя в пивных барах вместе с сосланными республиканскими патриотами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера о дорогой родине.
Такая бурная жизнь, сменившая спокойствие ньюпортской гостиницы, пошла на пользу Майнарду. Это позволило ему меньше думать о Джулии Гирдвуд. И все же воспоминание о ней посетило Майнарда, когда пароход миновал Статен-Айленд и проследовал через пролив Нарроуз. Но прежде чем Санди Хук[36] скрылся из глаз, мысли о гордой девушке окончательно (и внезапно!) его покинули.
Такая решительная перемена нуждается в разъяснении.
Влюбленное сердце успокоило не прощание с землей, где осталась возлюбленная. Не это привело к такой резкой перемене. Не могли оказать такого сильного влияния и слова графа Розенвельда, стоявшего рядом и увлеченно излагавшего ему на ухо революционные идеи.
Перемена имела под собой причину, совершенно отличную от всего этого, возможно, единственную причину, по которой внезапно забывают возлюбленных. «Un clavo saca otro clavo», как говорят испанцы, более всех остальных народов преуспевшие в использовании пословиц. «Клин клином вышибают». Прекрасное лицо может быть забыто, только если вместо него появится другое, еще более прекрасное.
Именно это и произошло с капитаном Майнардом.
Повернувшись, чтобы спуститься по ступенькам лестницы, он увидел лицо настолько прекрасное и настолько необыкновенное, что автоматически изменил свое намерение и задержался на палубе.
Не прошло и десяти минут, как он всей душой полюбил эту девочку!
Найдется тот, кто сочтет такое неправдоподобным; возможно, объявит это неестественным. Однако это было именно так — мы описываем подлинные события.
Майнард повернулся лицом к тем немногим пассажирам, которые оставались на верхней палубе; большинство из них устремили взгляды на землю, которую покидали. Но среди них он заметил пару глаз, которые смотрели на него. Сначала он заметил в них лишь простое любопытство, — и в его ответном взгляде мелькнуло это же чувство.
Он взглянул на девочку с великолепными золотыми волосами — и не удержался от того, чтобы взглянуть снова. И тут он понял: она рассматривает его с чувством, далеким от простого любопытства.
Переведя взор с волос на ее глаза, он заметил в них выражение, какое бывает у газели или молодого оленя, гуляющих по зоопарку и с тоской глядящих за ограду.
Если бы это был просто мимолетный взгляд, Майнард мог бы его заметить, но не запомнил бы. Однако это было не так. Девочка продолжала глядеть на него, не обращая внимания больше ни на кого другого. Все это продолжалось до тех пор, пока седовласый, благообразный человек с выражением отеческой заботы не подошел к ней и не увел за нежную ручку с собой вниз.
Подойдя к лестнице, девочка обернулась и бросила на Майнарда все тот же удивительный взгляд; после чего ее прекрасное лицо, обрамленное золотыми волосами, скрылось внизу, под палубой.
— Что с тобой, Майнард? — спросил граф, заметив, что его товарищ неожиданно стал тихим и задумчивым. — Ты так глядел на эту девочку, как будто она твоя!
— Мой дорогой граф! — отозвался Майнард, говоря вполне серьезным тоном. — Я прошу тебя, не шути надо мной, ты сейчас перестанешь смеяться, если я скажу тебе, что ты в точности угадал мое желание.
— Какое желание?
