американского континента, в прериях, как их называют.
— О! прерии! Эти великие зеленые равнины, это море цветов! Как бы я хотела там побывать!
— Это было бы не совсем безопасно для вас.
— Я знаю это, я читала, с какими опасностями вы там столкнулись. Как здорово вы все это описали в вашей книге! Мне особенно понравилась эта часть романа. Я читала ее с восхищением.
— Только это, а не всю книгу?
— Да, там все интересно, но некоторые части романа…
— … не понравились вам, — завершил фразу автор, придя на помощь смущенному критику. — Я могу спросить у вас, какие части романа были неудачными, чтобы выслушать ваш приговор?
Девочка на мгновение замолчала, как будто стесняясь ответить на вопрос.
— Хорошо, — наконец ответила она, сказав первое, что пришло в голову. — Мне не понравилась мысль, что белые воевали против индейцев только потому, чтобы взять их скальпы и продать им же за деньги. Это мне кажется отвратительным. Но, может быть, на самом деле все было не так? Я надеюсь, что это неправда?
Это был весьма странный вопрос к автору книги, и Майнард удивился. К тому же, тон этого вопроса был необычным.
— Да, верно, не все в книге правда, — ответил он. — Это ведь роман, художественный вымысел, хотя некоторые из сцен, описанных в ней, произошли на самом деле. К сожалению, это именно те, которые вам не понравились. Преступлениям командира кровавой экспедиции, о которой идет речь, имеется некоторое оправдание. Он ужасно пострадал от рук дикарей. Для него мотивом является не нажива и не возмездие. Он воюет против индейцев, чтобы вернуть свою дочь, которая уже долгое время находится в плену у дикарей.
— И еще, другая его дочь — Зёй — та, что влюблена и очень молода. Гораздо моложе меня. Скажите мне, сэр, это тоже не вымысел?
Почему был задан этот вопрос? И откуда эта дрожь в голосе, выдававшая в ней нечто большее, чем простое любопытство?
Майнард в свою очередь был смущен и колебался, какой дать ответ. Радость наполнила его сердце, поскольку он чувствовал, что именно кроется за этим вопросом. Он хотел было признаться во всем и рассказать ей всю правду. Но не рано ли?
«Нет», — ответил он сам себе и не стал делать признание.
— Авторы романов, — ответил он наконец, — имеют право создавать воображаемые образы. Иначе это были бы не романы. Эти образы иногда идут от реальных лиц — не обязательно от тех, кто фигурировал в описанных сценах, но часто от тех, кто в какое-то время и совсем в другом месте произвел впечатление на автора.
— И Зёй — именно такая героиня?
Все еще ощущалась эта дрожь в ее голосе. Какой сладкой музыкой звучала она в ушах того, у кого спрашивали!
— Да, существует та, которая вдохновила меня.
— Она все еще жива?
— Да, она все еще жива!
— Да, конечно. Почему должно быть иначе? И она, должно быть, все так же молода?
— Только пятнадцать лет — на днях исполнилось!
— Действительно! Какое невероятное совпадение! Вы ведь знаете, что мне как раз вчера исполнилось пятнадцать?
— Мисс Вернон, есть еще много странных совпадений, кроме этого.
— Ах, верно; но я не подумала о них, только о возрасте.
— О, разумеется — после такого дня рождения!
— Это действительно был счастливый день. Я была счастлива как никогда.
— Я надеюсь, чтение книги не опечалило вас? Если так, то я буду сожалеть, что вообще написал ее.
— Благодарю вас, спасибо! — ответила девочка. — Очень мило с вашей стороны говорить это.
И она замолчала, задумалась.
— Но вы сказали, что не все в романе — правда? — продолжила она разговор после паузы. — Что именно — выдумка? Вы ведь сказали, что Зёй — реальный образ?
— Да, это правда. Возможно, только она в романе — правдивый образ. Я могу сказать так. Она была в моем сердце, когда я писал этот образ.
— О! — воскликнула его собеседница, вздохнув. — Не могло быть иначе, я уверена. Без этого бы вы не могли описать то, что она чувствует. Я ее ровесница, я знаю это!
Майнард слушал эти слова с восхищением. Никогда еще более прекрасной рапсодии не звучало в его ушах.
Дочь баронета, казалось, пришла в себя. Возможно, врожденная гордость девушки ее положения, возможно, более сильное чувство надежды на взаимность помогли ей справиться с собой.
— Зёй, — сказала она, — красивое имя, очень необычное! У меня нет права спрашивать вас об этом, но я не могу обуздать свое любопытство. Это ее настоящее имя?
— Нет, имя не настоящее. И вы — единственная в мире, кто имеет право знать это.
— Я! Почему?
— Потому что настоящее имя — ваше! — ответил он, не в силах более скрывать правду. — Ваше имя! Да, Зёй в моем романе — всего лишь образ красивого ребенка, впервые повстречавшегося мне на пароходе «Канард». Вы были еще девочкой, но уже такой прекрасной и привлекательной. И так думал тот, кто увидел вас, пока эта мысль не породила страсть, которая нашла выражение в словах. Он искал и нашел ее. Зёй — это образ Бланш Вернон, написанный тем, кто любит ее, кто готов умереть ради нее!
Во время этой страстной речи трепет вновь охватил дочь баронета. Но это не было дрожью страха. Напротив, это была радость, которая полностью овладела ее сердцем.
И сердце это было слишком молодо и слишком бесхитростно, чтобы скрывать или стыдиться своих чувств. Не было никакого притворства в быстром и горячем признании, которое затем последовало.
— Капитан Майнард, правда ли это? Или вы мне льстите?
— Правда от первого и до последнего слова! — ответил он тем же страстным тоном. — Это правда! С того самого часа, как я увидел вас, я никогда уже не переставал думать о вас. Это безумие, но я никогда не смогу перестать думать о вас!
— Так же, как и я о вас!
— О, небеса! Неужели это возможно? Мое предчувствие сбывается? Бланш Вернон! Вы любите меня?
— Довольно странно задавать такой вопрос ребенку!
Последняя реплика была сделана тем, кто до этого момента не принимал участия в беседе. Кровь застыла у Майнарда в жилах, как только он узнал высокую фигуру Джорджа Вернона, стоявшую рядом под сенью деодара.
Еще не было двенадцати ночи, и у капитана Майнарда было достаточно времени, чтобы успеть на вечерний поезд и вернуться на нем в Лондон.
Глава LII. Знаменитый изгнанник
Эра революций закончилась, спокойствие было восстановлено, мир установился во всей Европе. Но это был мир, основанный на цепях и поддерживаемый штыками.
Манин был мертв, Хеккер — в изгнании за океаном, Блюм был убит — так же, как и ряд других выдающихся революционных лидеров.
Но двое из них все еще были живы, — те, чьи имена наводили страх на деспотов от Балтийского до
