старинный сад Петровского шел уступами к большому озеру, живописно лежащему в отлогих зеленых берегах; длинные тенистые аллеи из столетних деревьев еще посейчас живо напоминают былое великолепие барского времени.
Недалеко от Петровского-Разумовского есть группа исполинских дубов, посаженных, по преданию, рукою Петра Великого. Существует также предание, что в Петровском стоял некогда охотничий домик Алексея Михайловича. В память рождения Петра царем построена там церковь во имя св. Петра и Павла; в церкви хранится «Апостол», пожертвованный императором Петром I с собственноручною его подписью. Петр Великий очень любил это село и там выстроил для себя летний дворец и близ него несколько домиков; при нем эта местность называлась «сельцо Астрадово». Впоследствии муж Нарышкиной, граф К. Г. Разумовский, отдал его пятому своему сыну, Льву Кирилловичу. Страсть к постройкам и садоводству была в семействе Разумовских наследственна, и этот новый владелец еще больше украсил свое подмосковное имение. Екатерина II, отправляясь на коронацию в Москву, остановилась в этом подмосковном. Здесь провела она несколько дней, посещая изредка город под строгим инкогнито. Здесь увидел ее Державин, находившийся тогда простым солдатом на карауле при Петровском доме. Симпатичная личность Разумовского очень подробно очерчена князем Вяземским и А. А. Васильчиковым60. Она настолько интересна, что нельзя не привести несколько кратких выдержек о ней.
Родился Разумовский в 1757 году; в 1774 году он был зачислен в блестящее посольство князя Н. В. Репнина и вместе с ним отправился в Константинополь. По возвращении с Востока он поступил в Семеновский полк. В это время в полку он сделался одним из первых петербургских щеголей и ловеласов, но среди светских успехов своих он сумел сохранить свежесть и чистоту сердца.
И. И. Дмитриев рассказывает, что во время дежурств на петербургских гауптвахтах к нему то и дело приносили записочки на тонкой надушенной бумаге, видимо, писанные женскими руками. Он спешил отвечать на них на заготовленной заранее, также красивой и щегольской бумаге. В Семеновском полку он дослужился до полковничьего чина и только в 1782 году поступил генерал-адъютантом к князю Потемкину. Отец сам спешил удалить сына из столицы. «Лев – первыя руки мот, – писал он к другому своему сыну, Андрею61, – и часто мне своими беспутными и неумеренными издержками немалую скуку наводил».
За Дунаем он забыл свое столичное сибаритство и храбро дрался против турок, и не прочь был покутить с товарищами, которые его все без памяти любили. Сперва он командовал Егерским полком под начальством Суворова, а потом был дежурным генералом при князе H. В. Репнине. В 1791 году он был под Мачином. За военные подвиги Разумовский был награжден орденом св. Владимира 2-го класса. В 1796 году он подал по болезни в отставку и отправился за границу. Пропутешествовав несколько лет, он окончательно поселился в Москве. Отец отделил ему вместе с громадным малороссийским имением Карловкою можайские вотчины и Петровское-Разумовское. В 1800 году Лев Кириллович по делам и для свидания с родными отправился в Петербург. Едва успел он туда приехать, как получил высочайшее приказание немедля возвратиться в Москву62.
Граф Лев Кириллович, по словам князя Вяземского, «был замечательная и особенно сочувственная личность». Он не оставил по себе следов ни на одном государственном поприще, но много в памяти знавших его. Он долго жил в Москве, на Тверской, в доме, купленном им у Мятловых (теперь принадлежит г. Шаблыкину – в нем помещается Английский клуб), и забавлял Москву своими праздниками, спектаклями, концертами и балами. Он был человек высокообразованный: любил книги, науки, художества, музыку, картины, ваяние. Едва ли не у него первого в Москве был зимний сад в доме. Это смешение природы с искусством придавало еще новую прелесть и разнообразие праздникам его.
Лев Кириллович был истинный тип благородного барина; наружность его была настоящего аристократа: он смотрел, мыслил, чувствовал и действовал как барин; росту он был высокого, лицо имел приятное, поступью очень строен, в обращении отличался необыкновенною вежливостью, простодушием и рыцарскою честью. Он был самый любезный говорун и часто отпускал живое, меткое забавное слово. Он несколько картавил, даже вечный насморк придавал речи его особенно привлекательный диапазон. Всей Москве известен был обтянутый светлой белизны покрывалом передок саней его, заложенных парою красивых коней, с высоким гайдуком на запятках. Всякому москвичу знакома была большая меховая муфта63 графа, которую он ловко и даже грациозно бросал в передней, входя в комнаты. Разумовского в обществе тогда называли «Le Comte Leon». Разумовский был близок с Карамзиным и в тесной связи с масонами. Он был масоном и глубоко верующим и ревностным христианином.
Как уже было сказано выше, Разумовский был поклонником прекрасного пола.
В то время в Москве жил князь А. Н. Голицын, внук знаменитого полтавского героя. Этот князь отличался крайним самодурством, за которое в Москве его прозвали именем оперетки, бывшей в то время в большой моде, «Cosa-rara» («редкая вещь»).
Про Голицына рассказывали, что он отпускал ежедневно кучерам своим по полудюжине шампанского, что он крупными ассигнациями зажигал трубки гостей, что он горстями бросал на улицу извозчикам золото, чтобы они толпились у его подъезда, и проч., и проч. Разумеется, что все его громадное состояние – у него считалось 24 000 душ – пошло прахом.
Голицын был женат на красавице княжне М. Г. Вяземской, почти ребенком выданной за самодура. Сумасшедшая расточительность мужа приводила княгиню в отчаяние. Он, не читая, подписывал заемные письма, в которых сумма прописана была не буквами, а цифрами, так что заимодавцы, по большей части иностранные, на досуге легко приписывали к означенной сумме по нулю, а иногда по два, по три. Все прочие действия и расходы его были в таком же поэтическом и эпическом размере.
Последние годы жизни своей провел он в Москве, получая приличное денежное содержание от племянников своих, светлейших князей Меншиковых и князей Гагариных. Вяземский про него говорит, что он был по-своему практический мудрец, никогда не сожалел он о прежней своей пышности, о прежнем своем высоком положении в обществе, а наслаждался по возможности жизнью, был всегда весел духом, а часто и навеселе.
Уже принадлежавши екатерининскому времени, он еще братался с молодежью и разделял часто их невинные и винные проказы, в старости он сохранял величавую, совершенно вельможную наружность. Ума он был далеко не блистательного, но так хорошо, плавно изъяснялся, особенно по-французски, что за изящным складом речи не скоро можно было убедиться в довольно ограниченном состоянии умственных способностей его.
Граф Разумовский был в свойстве с князем Голицыным и часто встречался с его женой в обществе. Нежное его сердце не устояло при виде ее миловидности и того несчастного положения, в котором она находилась вследствие самодурства мужа. Об этом романе вскоре заговорила вся Москва. «Брат Лев, – писал старик Разумовский к сыну Андрею в 1799 году, – роль Линдора играет». С обоюдного и дружелюбного согласия состоялся развод. Граф женился на княгине. Брак этот в свое время наделал много шума.
Богатые и знатные родственники Голицына сильно восставали против этого брака; сам же князь продолжал вести дружбу с графом Разумовским, часто обедывал у бывшей своей жены и нередко с нею даже показывался в театре. Брак хотя официально не был признан, но сильные мира, как, например, главнокомандующий граф Гудович, племянник его гр. В. П. Кочубей, явно стали на сторону молодой графини, и московское общество стало принимать молодую, щеголеватую и любезную графиню и толпиться у нее на роскошных пирах – зимою на Тверской, a летом в Петровском. Только изредка, тайком, делались намеки на не совсем правильный брак, но и этим намекам скоро был положен конец.
В бытность императора Александра I, в 1809 году, в Москве на балу у Гудовича государь подошел к графине и, громко назвав ее графинею, пригласил на полонез. Брак Разумовского был самый счастливый: 16 лет протекли у них в самой нежной любви и согласии.
Графиня М. Г. Разумовская пережила мужа сорока семью годами. Графиня после кончины мужа предавалась искренней и глубокой грусти.
Для здоровья ее, сильно пострадавшего от безутешной печали, ее уговорили отправиться за границу, и здесь она переменила траурную одежду на светлую.
За границей много говорили о ее блестящих салонах в Париже и на водах. По возвращении в Россию она опять заняла первое место в высшем обществе. Графиня сперва поселилась на Большой Морской в своем доме (затем Сазикова), затем переехала на Литейную, в дом Пашкова (дом департамента Уделов).
