давно мечтавшие познать заграницу, слетались как мухи на мед на всякие иностранные слова. Чем и пользовались отечественные компании, регистрируясь под громкими именами с иноземным акцентом. 'Гант' вписывалось в тенденцию, хотя в реальности представляло собой сокращенный вариант от слова 'гантели'. Но об этом знал только один человек в банке — его хозяин. Первыми клиентами стали фирмы и фирмочки многочисленных друзей Ласкова. Алик принципиально не работал с 'физиками', слишком много возни с наличкой. А тут — заполнил циферками строчки в квитанциях и денежки полетели со счета на счет. Тем более что сам он подобной рутиной не занимался, для подобных целей нанял персонал. Из оголодавших специалистов: бывших бухгалтеров госучреждений, которым вдруг перестали платить зарплату, и недавних выпускниц финансовых факультетов, девочкам не терпелось прикупить приличную одежду.
И вот теперь-то у Ласкова появились первые настоящие деньги. Он перестал добираться до работы на электричке, рассекал на иномарке. Следующий шаг — снял квартиру в Москве, в престижном центре. Трехкомнатную, с евроремонтом. Обставил по последней моде: кожаные диваны, барная стойка, видюшник. На кухне — печь СВЧ, шведский холодильник. И еще — ванна джакузи. С пузырьками. Приезжали люберецкие знакомцы, ахали — каким крутым стал Алик! Банкир открывал холодильник и наливал гостям дорогое шампанское.
Ласков попробовал вести соответствующий новому имиджу образ жизни. Съездил в отпуск в Турцию, покатался по волнам на парусной доске: никакого удовольствия, весь мокрый, пекло, голова гудит. Сходил в Консерваторию на концерт заезжей звезды, за билет уйму денег отстегнул: о чем пела, так и не понял. Дома кассеты гораздо комфортнее слушать. В рестораны заглядывал. Но развлечение быстро приелось: его обязательно какие-нибудь длинноногие девицы подкарауливали, масляно улыбались, просительно заглядывали в глаза. Ну и зачем серьезному мужику продажные пантеры: все, чего удалось с таким трудом добиться, враз пустят по ветру. Так что и в дорогие едальни он бросил ходить. Смешно сказать — к 'Макдоналдсу' пристрастился. К тому, у которого подростком дежурил, добывая первые копейки. Так и проводил дни: с утра в банке, даже в субботу (сидел у себя в кабинете, пил приготовленный секретаршей дорогой кофе, смотрел в огромное окно на шумную улицу или тягал штангу в спрятанной за кабинетом комнате отдыха), вечером, по дороге домой — ел на Пушкинской гамбургеры с жареной картошкой. По воскресеньям — после кино по видюшнику с попкорном — в джакузи. Жизнь!
Так бы и лежал в пузырящейся ванной до старости, да грянул дефолт.
— Деньги на глазах испарились, — вспоминал Алик. — Сам виноват, мог ведь предвидеть, что всеобщее безумие когда-нибудь кончится крахом. Но не насторожился, расслабился, потерял чутье. Сначала уволил всех служащих, сам в зале работал, но что толку — денег-то все равно нет. Потом от аренды отказался, затем и банк закрыл. Сам жил на то, что в сейфе на работе сохранил.
Днем слонялся из угла в угол, не привык столько времени дома проводить. Но и ночами успокоение не приходило, мучила бессонница. Спасаясь от нее, Ласков однажды вышел на безлюдную улицу и бродил бесцельно между домами. Очутился на каких-то развалинах, попытался перепрыгнуть через оказавшийся на пути провал, не рассчитал и рухнул вниз.
Удивительно, но полет вниз длился неестественно долго.
— Я упал плашмя на ленолиум, — Алик перебирал детали той ночи. — Быстро очухался, видимо, потому, что тело тренированное. В полной темноте стал ощупывать пол вокруг себя, уперся ладонью в кирпичи. Сел, прислонившись к стене. Посмотрел наверх — надеялся звезды увидеть, ведь там по моим представлениям должно находиться небо. Но над головой та же кромешная темень. А как просветлело, разглядел коридор, постучал в ближайшую дверь, к Егору. Ох, как трудно пришлось в первое время. Мне никто не хотел верить, что теперь всё в Москве продается за доллары, что государство временно обанкротилось. Пытался колонистам даже доказать, что капитализм лучше социализма. А потом плюнул: нельзя взрослых людей переубедить, если им с рождения вдалбливали незыблемые понятия о том, что есть хорошо и что считается плохо.
— Можешь точно показать точку своего входа? — Денис воспроизвел на телефоне схему коридора.
— Так ее Егор уже обозначил, — Ласков, даже не глянув на дисплей, почему-то быстро вскочил на ноги. — Достаточно верно. Мне больше нечего прибавить.
Да, непонятный персонаж. Хромов, бесцеремонно вытолкнутый в коридор, раздосадовано поскреб затылок. Надо разобраться. А пока предстоит заняться подозреваемым номер два в трактовке Травкина — дядей Мишей.
Вот только Джина пора отвести домой… Домой? Неужели свою половинку спортзала он уже мысленно называет домом?..
Глава 13
Дядя Миша редко покидал 'каморку' — так уничижительно называл он довольно просторную, но, конечно, скромную по сравнению с апартаментами остальных жителей колонии, кладовую сестры-хозяйки. Такое пренебрежение к жилищу высказывалось исключительно на публике: чтобы ни у кого не возникло желания лишний раз здесь задержаться и внимательно присмотреться к хранящимся на полках богатствам, основное преимущество которых в… их количестве. Стальев сразу понял, что, находясь постоянно среди вороха вещей, ему всегда будет чем заняться. Во-первых, можно раскладывать предметы в определенном порядке, потом придумать другую систему и опять все передвинуть. Еще вариант — составить опись, а затем периодически проводить инвентаризацию. Или, наконец, проверять рабочее состояние предметов и проводить их профилактический ремонт. Чем как раз и занимался мудрый бомж, когда Денис заглянул в каморку: приделывал к игрушечной машинке отвалившееся колесико. Абсурдное с точки зрения полезности дело, но оно занимало руки и голову.
— Наш новый член коллектива? — Стальев обернулся на скрип открываемой двери. — Что-то понадобилось в хозяйстве?
— Да вот, — Денис на мгновение задумался: старый маргинал как и бывший банкир входят в список подозреваемых (правда, в чем именно, добровольный следователь еще не сформулировал, так, пока лишь интуиция), поэтому нужно вести себя естественно, не вызывая лишних вопросов. Какую причину придумал Штирлиц, входя вслед за чемоданом с рацией? Мол, таблетки от головной боли понадобились. Хорошая подсказка, — пора сменить наклейку, — и парень потер царапину.
— Лейкопластырь? — дядя Миша внимательно осмотрел услужливо подставленную щеку и возмущено зацокал языком. — Зачем менять? В лакуне раны практически не заживают. Если отлепим старый, снова потечет кровь. Кстати, пластырь по-прежнему чистый, нисколечко не обтрепался. Трудно не заметить, — и резко добавил: — Так зачем пожаловал-то?
— Пытаюсь выявить закономерности, — увы, 'подсказка' в стиле Штирлица не сработала. — Уточняю: кто и как оказался в лакуне.
Стальев пошарил рукой под банкеткой, вынул предмет, по очертаниям похожий на табурет, и пододвинул к гостю.
— Судя по всему, всех опросил? — отложил в сторону пластмассовую игрушку мастер. — Я что ль последний?
Дядя Миша точно знал, когда и почему ушел в запой в самый первый раз. Нет, он не считал себя святым или ангелом, выпивал хорошо и раньше, но знал норму и контролировал процесс. То есть всегда благополучно доходил до дома и сваливался только за порогом квартиры. Наутро, 'натянув' виноватое выражение на лицо, Стальев выслушивал традиционные всхлипы жены про загубленную жизнь, несбывшиеся мечты, одиночество при живом муже, унижающую бедность. Набор обвинений звучал постоянно, как неизбежный финал любого праздника, поэтому Михаил относился к монологу женщины молча и философски: поплачет и успокоится. Но в тот день на рассвете в квартире стояла полная тишина. Ночной гуляка, оторвав от подушки тяжелую голову, попытался сфокусировать взгляд на ближайших предметах. Странно, но среди них не наблюдалось знакомого силуэта жены. Мало того, и самих предметов на месте не
