а не ее жизненный, реальный вариант. Традиционный композитор творит отнюдь не спонтанно — он не может, создавая произведение большой формы, перманентно (иногда годами) пребывать в определенном эмоциональном состоянии (настроении); он конструирует нужную эмоцию, используя музыкальные формулы, которые, по его мнению, традиционно ассоциируются с определенными жизненными эмоциями. Естественно, что слушатель, не обладающий апперцепцией, на которую ориентируется композитор (инокультурный или иносубкультурный слушатель), не прореагирует адекватно на его музыку.
Музыкант фри-джаза хочет продемонстрировать не столько сиюминутную эмоцию, сколько свою идею — глубинное эмоциональное состояние, личностную настроенность. У него нет для этого в джазе другой возможности, кроме показа своей цельноличностной позиции, кроме попытки отразить в музыкальной импровизации суть своего внутреннего духовно-душевного мира, передать создаваемыми им символами музыкального мышления сущность своего «я».
Любая невербальная коммуникация (жест, мимика) построена на общезначимой символике, общеизвестном коде, общекультурной конвенции, функционируя как язык. В музыке любой культуры также сложились такие «смыслоблоки» (интонационные обороты, ритмоформулы и пр.). Высокая спонтанность новоджазовой импровизации, ее экстатичность, отсутствие общей (направленческой) стилистики, открытость формы не позволяют музыканту свободного джаза оперировать конвенциональными музыкальными «смыслоблоками», структурными стереотипами — их еще почти не существует в авангарде. Поэтому-то у него нередко и возникает стремление к «прямой» передаче смысла, непосредственной коммуникации, которое он реализует, в частности, в «гоминизации» своей музыки — в максимальном ее приближении к интонации человеческого голоса, выразительные средства которого являются общекультурным кодом. Вокализация и вербализация свободного джаза — одна из примет его новой эстетической нормативности.
Тем не менее джазовый музыкант, понимая невозможность буквализма — однозначного адекватного перевода жизненной эмоции в эстетическую (к этому выводу его подводит музыкальная практика), все-таки несмотря ни на что стремится к этому. Стремление это, в сущности, вызвано полуосознанным желанием избавиться от отчуждающего эффекта эстетической системы старого джаза, заслонявшей, по его мнению, музыканта от слушателя своей высокой эстетической и стилистической нормативностью, отчуждавшей этим музыку от ее создателя, его личностной сущности.
Таким образом, с одной стороны, музыканты авангарда в конце концов поняли, что художественная опосредован-ность личностного внутреннего мира — непреложная форма течения творческого процесса, что музыкальная и жизненная эмоции разноприродны и что материализация эстетической эмоции всегда требует технического, ремесленного навыка, т. е. мастерства, знания художественного языка, ибо ее объективация осуществляется в специфических музыкальных конструкциях; они поняли, что музыка — иносказание (эмпирически они пришли к тому же, к чему теоретически пришла современная эстетика: эстетический знак соотносится не с денотатом, а со значением). Но, с другой стороны, несмотря на все это, особенность их нового эстетического сознания заставляла джазменов стремиться к непосредственному и «прямому» самовыражению. Эта внутренняя конфликтность эстетической системы нового джаза заставила музыкантов авангарда искать пути преодоления внутрисистемных противоречий, пути уменьшения степени художественного опосредования их первоначальных творческих импульсов.
Музыкантам свободного джаза удалось выработать особую технику такого рода опосредования, уменьшающую, снижающую степень «заорганизованности» музыкального текста, увеличивающую зависимость трансформации вне-музыкальной «психоидеи», образованных в подсознании психических структур от творческой интуиции, а не от изначального знания неких теоретических правил музыкального смыслостроения.
Мастерство в старом джазе было связано с совершенством исполнения, сводившимся к автоматизации элементов исполнительской техники — к бессознательному и безошибочному выполнению различного рода интеллектуальных и двигательных операций. Лишь такая техника импровизации может быть основой совершенного творческого акта.
В старом джазе высокая степень нормативности и необходимость множества рационально-логических манипуляций в процессе импровизации не позволяли проявляться максимальной свободе и спонтанности творческого действия. Техника свободной и бессознательной передачи некоего концептуального невербального идеального и психического содержания, эмоциональных напряжений выступает в новом джазе главным критерием оценки художественного уровня импровизации, ибо подлинно оригинальная, индивидуальная идея может появиться в джазе только в процессе спонтанного, свободного и бессознательного творческого акта, гарантирующего органичность и незаимствованность такой идеи.
Поэтому и разговоры об отсутствии технического критерия в оценке исполнения в свободном джазе бессмысленны. Исполнительская техника в новом джазе не отделима от его формы и эмоциональной структуры личности музыканта. В старом джазе о технике исполнения можно было судить как об автономном элементе джазовой пьесы, не затрагивая остальные элементы музыки; в новом джазе техника стала носителем содержания, она слилась со способностью музыканта к эмоционально-духовному откровению, стала скорее техникой музыкально-эмоционально-духовной медитации, а не виртуозностью исполнения определенного физического действия (игры в футбол, звукоизвлечения, печатания на машинке и т. п.). В авангарде о качестве музыки судят не по степени технического мастерства, а по уровню музыкального мышления.
И хотя, как выяснилось, полная, абсолютная спонтанность и интеллектуальная неконтролируемость невозможны в джазовой импровизации, ибо музыкант оперирует определенным звуковым материалом, требующим рационально-логической компоновки, и должен соотносить свое музыкальное высказывание с игрой партнеров, тем не менее, благодаря полисемантической способности «психоидей» и высокоразвитому техническому автоматизму реализации их в символику «смыслоблоков» импровизационного потока, музыкант в свободном джазе может позволить себе высочайшую степень свободы и интеллектуальной неконтролируемости своего творческого процесса, контроль над которым почти полностью осуществляется его чувственной интуицией.
Частичное отключение у импровизирующего музыканта ментальных операций вовсе на «гасит» его чувство формы или способность к точному отсчету и ощущению временных длительностей. Данные современной психологии и физиологии говорят о том, что даже при полном отключении рассудочной деятельности человека (гипноз, воздействие наркотиков) у него не только сохраняется, но и значительно усиливается способность к точному отсчету времени, причем способность эта является имманентной частью человеческого организма, функцией его биологических часов[44] — отсюда, собственно, и проистекает высокоразвитое «чувство квадрата» у квалифицированного джазмена, сохраняющееся в процессе спонтанной и экстатичной импровизации.
ИДЕЯ ИМПРОВИЗАЦИИ
Становление субъективности — высшая задача, стоящая перед человеком...
Вершина нас самих, венец нашей оригинальности — не наша индивидуальность, а наша личность...
Природа импровизации
Гарантией максимальной непосредственности джазового высказывания, залогом его аутентичности —
