сразу после ЗАГСа везли молодых не к столу, не в постель, а к фотографу. В его владениях царил вечный жанр официального портрета. Лучшие из них оставались висеть в ателье, заманивая других лопухов иконой семейной удачи. Пусть невеста в атласном мини превратилась в упитанную мегеру, считающую бигуди прической. Пусть напуганный вспышкой жених в застегнутом на все пуговицы пиджаке носит его теперь поверх синей майки. Но здесь, на витрине, они живут душа в душу — запаянные в стекло гомункулусы вечного праздника.
Хорошо, что на фотографиях ничего не меняется. Особенно — в провинции, где нравы строже и молодыми все еще хвастаются прохожим. Теперь уже реже, но раньше, приезжая в чужую страну, я сразу (разве что после рынка) искал студию местного фотографа, чтобы познакомиться с идеалами еще незнакомого мне народа. Здесь — и только здесь — миром правит любовь, красота и отвага. Дедушка в орденах неведомой мне, иноземцу, войны. Матрона в наряде с незнакомым орнаментом. Дети прижимают к груди книгу с непривычным шрифтом. И — вершина блаженства — молодые. Иногда во фраке, иногда — в шальварах, но всегда с выкаченными от ответственности глазами, в той торжественной позе, в которой застыли князья и царицы в здешнем музее.
По-моему, мы преувеличиваем значение истины и напрасно заражаем манией правдоискательства не предназначенные для этого сферы бытия. Разоблачая действительность, трудно остановиться и легко ее разлюбить. Не поэтому ли скукожившаяся парадная часть жизни все реже выбирается наружу? А ведь я еще застал общественные похороны — когда кони везли катафалк с украшенным покойником. А за ним степенно плелся оркестр с непременной тубой. Соблазненный тремя рублями, мой старший брат попал в оркестр, научившись бить в медные тарелки. У них это называлось «лабать жмурика». Но работы становилось все меньше, и теперь он — программист в Нью-Йорке.
Свадьбы, как и следовало ожидать, оказались живучее похорон. Тем более если знаешь, где за ними охотиться. В Америке для этого есть целый штат: Гавайи. Считается, что это — архипелаг забвения. Попав сюда, все хотят одного — забыть вернуться.
Один знакомый так и сделал. Прилетев на Гавайи утром, он к ланчу купил себе дом на том самом острове Мауи, где снимался «Парк Юрского периода». И не из-за динозавров, а потому что лучше не бывает: пляж, пляж, пляж и пляж, а посередине — вулкан, присыпанный снежком посреди вечного лета. С этой вершины я и съехал на велосипеде и, лихо миновав четыре времени года, со скоростью 50 миль в час свалился в теплый океан. Беды моего друга начались с того, что гавайский рай ничем не отличался от того, который нам обещали: все земное здесь отступает. Зато наступает океан, и вновь осевшие на острове гавайцы ведут земноводный образ жизни — под парусом, с аквалангом или на доске в волнах прибоя. Товарища добили президентские выборы — телевидение о них сообщало лишь в самом конце новостей, после того как оглашались результаты регаты. Сбежав из Эдема, он вновь поселился среди всех остальных — зимой чистит снег и радостно бранит погоду. Надо полагать, что с Гавайев его прогнала одурь блаженства, что привлекает сюда тех, кто только готовится его вкусить: молодоженов. Прежде всего — из Японии: Гавайи стали их свадебной столицей.
Гонясь за спросом, островитяне устроили для гостей все как дома, только — лучше. Японский стал на Гавайях вторым языком. Им овладели официанты, гиды и таксисты. Рестораны научились кормить приезжих не суши, как это водится в материковой Америке, а фунтовыми стейками из техасской говядины. Повезло и церквям. Переимчивых японцев очаровал западный обряд, и они предпочли венчаться в особых брачных соборах — с алтарем, но без креста и священника. Зато все остальное как у всех: фата, букеты, орган с Мендельсоном.
Так было до тех пор, пока всемирный кризис не разорил и этот бизнес. Изрядно обеднев, японцы вернулись домой — в прямом и переносном смысле. Но свадьба от экономии только выиграла. Как тысячу (по крайней мере) лет назад, молодые собираются в квадратном дворе синтоистского храма. Гости одеты как люди, но главные — в прокатных кимоно. Каждое стоит дороже «Лексуса» и намного красивее. Затканное символами, оно читается, как священная книга. Его нельзя надеть без помощниц и растолковать без жреца. В белоснежной хламиде, в чопорной шапке из накрахмаленного шелка, он ведет свадебную процессию по четырем углам ритуального квадрата, бормоча слова на таком архаическом языке, что его не понимала и моя переводчица.
Дело в том, что этой свадьбы я был можно сказать что виновник, ибо знал невесту, когда она ею еще не была. А я — то же, что по-нашему Люба. Я познакомился с ней, потому что она писала диплом о Довлатове. Красивая, умная и по-русски говорит — лучше не бывает. Но это — на мой взгляд, а не японский. А я не вышла ростом, вернее вышла, но не туда. Она была на полголовы выше среднего роста, причем не женского, а мужского. Что делало ее еще прелестней и обещало оставить старой девой. Всем мужчинам, кроме Пушкина, не слишком нравится, когда их жена выше, но в Японии это — непростительный грех и трагедия. Усвоив этот урок, я посоветовал Ае найти себе мужа в России, предупредив, чтоб брала непьющего. Год спустя она привезла с московской конференции долговязого блондина. К славистам он не имел никакого отношения, но говорил по-русски и был, как я, из Рязани. Семья невесты подарила ему на свадьбу перешитое кимоно, он ответил деревянными ложками. Чувствуя себя слегка виноватым, я первым (и последним) закричал «горько», но, как бы странно это ни казалось, брак оказался счастливым, а молодой — оборотистым. Уговорив жену бросить нашу профессию, он пустился в бизнес и открыл магазин сувениров, процветающий в стране, где любят русских вообще, а Чебурашку — в особенности. К праздникам они мне прислали фотографию. Он — по-прежнему в кимоно, она — в сарафане.
Тавромахия для начинающих
В Канаде интеллигентные люди не любят хоккей, в Англии — футбол, в Японии — сумо, в Италии — мафию, в Испании — корриду. Это и понятно. Мы тоже не желаем, чтобы иностранцы видели в нас медведей или космонавтов. Никому не хочется соответствовать национальному стереотипу. Гордые выделяются из толпы, остальные ценят то, что делает уникальным их культуру. Например — корриду.
Встав с Европой вровень, Испания еще не изжила провинциальных комплексов. Поэтому она прячет от иностранцев все, что отличает ее от них. В том числе — бой быков.
Коррида не подходит к круассанам. Она слишком вульгарна и простонародна. Ее слегка стесняются. Коррида — это атавизм, вроде хвоста, киотских гейш, костоломного бангокского бокса или карибских петушиных боев.
Не то чтобы вас не пускали на корриду. Конечно, нет, тем более что ее не скроешь — о ней напоминает афиша на каждом столбе. Другое дело, что мадридские гиды предпочтут повести вас в оперу, барселонские — в собор, остальные — отправить на пляж.
Но вы не даете себя провести. Вы знаете, что такое коррида, отличаете пикадоров от матадоров и даже немного говорите по-испански: мулета, колета, карамба. Вы держите в голове все ритуалы тавромахии, ибо выросли на Хемингуэе, смотрели Гойю, слушали «Кармен» и читали в отечественной прессе репортажи, начинающиеся словами, которыми Св. Августин описывал гладиаторское сражение: «Сперва это жестокое зрелище оставляло меня равнодушным».
Короче, вы знаете все — но не себя. Вы не знаете, как отнесетесь к тому, что через полчаса на нарядной арене совершится зверское убийство, оплаченное, кстати сказать, и вашим билетом. Честно говоря, вы и пришли-то сюда только затем, чтобы это выяснить.
Дилетанту понять корриду проще, чем знатоку. Мы смотрим в корень, потому что видим происходящее не защищенными привычкой глазами. Новизна восприятия компенсирует невежество. Пусть мы неспособны оценить мужественную неторопливость вероники, пусть нас не трогает отточенность матадорских пируэтов, пусть мы только по замершему дыханию толпы судим о дистанции, разделяющей соперников.
Мы видим лишь то, чего нельзя не заметить, — всадников на лошадях, милосердно одетых в ватные латы, и потешно наряженных пеших. Сверху они напоминают оживший набор оловянных солдатиков. Тем более что их оружие — крылатые бандерильи и пики с бантами — выглядит игрушечным.
Самый невзрачный в этой компании — виновник происходящего. Не больше коровы, он выглядит не
