самое случилось с ее полнометражным дебютом «Аквариум». Сегодня Арнольд одна из заметных фигур в кино Британии. От нее ждут острых социальных наблюдений и ярких художественных решений. И то и другое есть в «Грозовом перевале».
Конечно, первым делом обращаешь внимание на то, что цыган Хитклифф стал мулатом. Арнольд искала «молодого Джими Хендрикса» и нашла на роль непрофессионалов Соломона Глейва (в детстве) и Джеймса Хаусона (в юности). Но эта краска оказывается совершенно естественной для сюжета. Мистер Эрншо, владелец фермы в суровом краю Йоркшира, привозит в дом подобранного в городе чернокожего подростка. Ошеломленным домочадцам он твердит: «Это по-христиански». Старший сын мистера Эрншо Хиндли настроен к приемышу враждебно. Дочь Кэти (в детстве — непрофессионалка Шэннон Бир, в юности — Кая Скоделарио) делает его своей тенью. А Хитклифф влюбляется с первого взгляда. Их роман лишен какой бы то ни было внешней романтики. Хитклифф почти не понимает речи своих благодетелей. Говорят герои вообще мало. Холмистые пейзажи вокруг не опоэтизированы — серое полотно небес, черная грязь болот, серый камень скал, жесткая трава пустошей. Иногда камера зарывается в траву, чтобы крупно показать жука или мотылька. И тем не менее все это пронизано страстью. Субъективная камера Робби Райана действительно творит чудеса — от простых пробегов двух подростков по полям невозможно оторвать взгляд.
Арнольд выбрала из романа только небольшую часть, сделав акцент на полудетской любви героев. Хиндли дерется, уезжает учиться, возвращается с женой, теряет ее, спивается и разоряется — на все это уходит минут десять экранного времени. Мистер Эрншо умирает, два раза кашлянув. Так же быстро сходят в сырую землю, промоченную бесконечными дождями, другие персонажи. Благополучная соседская семья Линтонов, куда Кэти пойдет замуж без любви, показана мельком из окна или из-за прикрытой двери. Потому что все это увидено глазами Хитклиффа, а они хотят видеть только Кэти. Да и вообще это взгляд не вполне человеческого существа. Возможно, так избирательно видит мир собака, на разрыв сердца привязанная к хозяину. А может — вампир, жаждущий крови.
Отпели души / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
Отпели души
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
«Мертвые души» Мариинского театра на фестивале «Золотая маска»
Со школьной скамьи гнездится в мозгу твердое убеждение: фильмы, оперы, спектакли по романам классиков — всегда занудство. Между тем авторы параллельных жанров, как бабочки на свет, слетаются к классикам литературы, стремясь найти в готовых характерах нечто новое. Родион Щедрин очаровался главным прозаическим романом российской словесности еще в 1977 году, когда премьеру представлял Большой театр. Сейчас его Гоголю повезло больше: за «Мертвые души» взялся Валерий Гергиев. Его теплые отношения с живым российским классиком стали основанием для недавнего появления в Мариинке «Конька-Горбунка» и «Анны Карениной». Теперь амбициозные «Мертвые души», где вроде бы и намешано много, но все очевидно.
Режиссером был призван Василий Бархатов, который громко заявил о себе на «Братьях Карамазовых» Мариинского, но потом как-то неловко обошелся с «Летучей мышью» в Большом. В «…Карамазовых», тоже шла речь о постановке оперы современника на роман классика, так что театр знал, на что идет. К тому же сценографией «Мертвых душ» занимался Зиновий Марголин, и это, что называется, сильный аргумент за. Художественный образ спектакля смотрится отменно, и неясно, чья заслуга тут больше, режиссера или художника. Опасливые гоголевские герои шныряют по сцене в партикулярных костюмах в милую синюю клетку. Потенциальные мертвые души Коробочки в облике швей-мотористок не поднимая головы трудятся над шитьем белых тапочек.
В этой же кладовой находок чудесная пасека, где заводится разговор Чичикова (Сергей Романов) с Маниловым о мертвых душах — москвичи сразу припоминают главного до недавнего времени пчеловода всея Руси, и комизм выпевающих арии персонажей в шляпах с занавесками только усиливает ощущение абсурдности. Эпохи смешаны. Собакевич на домашней трибунке, как постаревший советский партбонза, ругает разваливших страну злодеев. У Ноздрева творится умеренный оперный разврат, гости после попойки валяются под столом со спущенными штанами. Тут же на сцене появляются мраморные античные бюсты и, оживая, вмешиваются в речитатив.
Всю эту культурную фантазию объединяет ведомый Гергиевым оркестр, выжавший из партитуры 150 процентов. Ему приходится уживаться с корявым щедринским ноу-хау: в оркестре то и дело звучат песни хора в русской народной манере — «Не белы снеги», «Пронеси ты, Боже, тучу грозовую» и прочие. В 1977 году Щедрин, видимо, следовал Глинке, чья фраза о создающем музыку народе и только аранжирующих ее композиторах стала оправдательным маяком для советской музыки. Сегодня этот лобовой прием смотрится как минимум странно, как максимум — на потеху туристам. И если бы не гергиевское умение насильно вдыхать жизнь в любую нелепицу, опера, похоже, была бы совсем лубяной.
Сейчас же игра оркестра и облик спектакля усыпляют школьное отвращение к спектаклям по мотивам классики. Между двух расставленных на сцене громадных колес чичиковской брички на экран проецируется
