Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти

– Слушай, Бетти, только мне-то мозги не пудри, хорошо? Ты прекрасно знаешь, что и почему.

– О боже ты мой. – Бетти корчит сердитую гримаску. – Но ведь это же ее пра- пра-прошлый муж, и к ней самой эта трагедия не имеет никакого отношения…

Джордж закатывает глаза.

– Я понимаю, я прекрасно тебя понимаю, но ведь непременно найдутся такие люди, которые начнут задаваться вопросом: видимо, что-то в этом браке было не так, если муж начал бегать за мальчиками, – согласись, что даже для Мэриона Кастетта это уж слишком, не говоря уже об этом придурошном мозгоклюве, с которым он связался. И, черт тебя возьми, Бетти, как ты меня достала с этим своим вечным «Я понимаю»!

– Я понимаю.

Джордж щелкает зубами. Потом они смотрят друг на друга, и от злости и бессилия их начинает разбирать смех.

– Девочки, привезли! – кричит с кухни матушка. – На самом деле, смежный!

Она пытается следить за тем, чтобы уголки рта у нее были скорбно опущены, в знак скорби по Лалли, но глаза выдают ее с головой. Моей старушке просто нравится носить траур. Наверное, это одна из ее главных потребностей. Бедный старый котенок. Согбенный горем.

В гостиной вопит Брэд, так что я поскорей проскальзываю в кухню, где на скамейке лежит кипа всякой массмедийнои бумаги и дюжина контрактов, которые все шлет и шлет мой агент. На самом верху – присланная по факсу обложка журнала «Тайм», который выйдет на следующей неделе. Заголовок гласит: «Стул – на вынос!» На фотографии – высохшие остатки моего говна, завернутые в Кастсттовы конспекты, лежат на лабораторном столике. На заднем плане стоит Абдини и держит в руках записку, которую Хесус оставил в берлоге Кастетту и Дурриксу, любовникам и интернет-антрепренерам. «Вы, суки, говрили, что это любовь» – гласит записка его корявым детским почерком, с ошибкой в слове «говорили». Я опускаю глаза. Хотя, с другой стороны, своей запиской он, сам того не желая, послужил исполнению самых заветных желаний Кастетта и Дуррикса. Теперь у них будет столько мальчиков, что они даже и мечтать об этом не смели: в тюрьме. Хотя что-то подсказывает мне, что давать они теперь будут значительно чаще, чем брать. А если брать – то не так, как привыкли. Ну и хрен бы с ними. Как сказал бы сам Кастетт: «Нищему выбирать не приходится».

Чуть ближе к окну на той же скамейке лежит номер сегодняшней газеты, с заголовком: «Старое Доброе Дерьмо». На снимке – Леона, у Китера, с полными руками говна. Еще чуть ниже – статья про Тейлор. С ней все будет в порядке. Хотя бы делаться под себя перестанет, и то хлеб. Может, имплантируют ей новую силиконовую полужопицу, кто знает?

Матушка выталкивает меня на крыльцо, а потом – к скамеечке для желаний, где отирается старый служащий из морга.

– Дай пожать твою руку, сынок, – говорит он, – твой отец мог бы тобой гордиться.

– Спасибо, – говорю я, вдыхая запах ясного безоблачного дня.

– Да уж, мистер, такого поворота уж точно никто не ожидал. Поделись секретом, а?

– Я просто встал на колени и вознес молитву Богу, сэр.

– Вот это здорово, – говорит он и поворачивается к матушке. – И вот что, мэм, я думаю, теперь мы можем дать ход тому старому делу о получении страховки – тело теперь уже точно никто не найдет.

– Вот спасибо, Так, – говорит матушка и делает пасс над скамеечкой для желаний.

– Мистер Вилмер! – кричит с крылечка Джордж. – Вы подумаете, что можно будет сделать для этой бедной старушки из Накогдочеса…

– С удовольствием, миссис Покорней, а вы теперь поосторожней, послушайте старика.

Он уходит, а матушка, нахмурив брови, смотрит, как на подъездную дорожку вкатывают на тележке громоздкий короб с холодильником. Хмурится она от всей души, и не только потому, что она теперь дважды вдова, но и потому, что Леона объяснила ей, как это пошло и по-мещански – радоваться новым вещам. Надо просто делать вид, что это все ровным счетом ничего для тебя не значит: вот чему научила матушку Леона Дант. И еще – как закидывать голову назад, когда смеешься. Но меня на подобной мякине не проведешь.

Я перегибаюсь через скамейку и всем телом впитываю непропеченное матушкино тепло. Когда к нам выходят дамы, на той стороне улицы в окошке появляется миссис Лечуга. Она едва заметно делает ручкой, и тут я понимаю, кого не хватает в моей жизни для полного счастья – Пальмиры. Но, с другой стороны, не каждый же день человеку предоставляется возможность поиграть в «Опре» в пинбол.

– Верн, – говорит Бетти, – Брэд просто с ума сходит, так ему хочется показать тебе, что ему подарили на день рождения.

Я пытаюсь ответить вежливым кивком, но глаз мой уже зацепился за движущееся розовое пятно на другом конце улицы, сквозь ветви ив. Это Элла, с чемоданом. На ней шерстяной свитер, надетый поверх просторного летнего платья, в подоле у которого гуляет ласковый медвяный ветерок. Она видит, что я ее заметил, и улыбается. Я говорил, что пришлю за ней машину, но она уперлась, дурочка, и все тут. В последний раз пройтись по городу. Хотя мы же все равно вернемся. И Мексика не так уж далеко.

– Курт, место! – Старая миссис Портер пинком распахивает дверь-сетку и ковыляет через лужайку с полным лотком вязаных крючком игрушек.

Потом, когда я перехожу на другую сторону, чтобы встретить Эллу, на крыльцо за нашими спинами вываливается Брэд.

– Б-ууум! Жри говно, ублюдок ёбаный!

– Это лучше не записывать, – говорит Леона. – Брэдли Причард! Если ты не перестанешь наставлять на людей эту штуку, она немедленно отправится обратно в магазин!

Я не обращаю на него внимания. Я касаюсь губами губ Эллы. Потом мы оба поворачиваемся и смотрим, как миссис Портер расставляет у обочины свои игрушки. Господи, да у нее тут целый магазин. Вслух смеяться нельзя, мы стоим и давимся.