Русский коммунизм. Теория, практика, задачи.

обществу. Такое видение сохранилось и сегодня, и наши нынешние либералы и демократы недалеко ушли в этом от кадетов и меньшевиков.

Более того, это «русское гражданское общество» было очень развитым и в смысле внутренней организации. Если на Западе после рассыпания общин и превращения людей в «свободные атомы» потребовалось около двух веков для того, чтобы из этой человеческой пыли начали складываться ассоциации для ведения борьбы за свои права и интересы (партии, профсоюзы и т.д.), то Россия эти структуры унаследовала от своей долгой истории.

Такой структурой, принимавшей множественные и очень гибкие формы, была община, пережившая татарское иго и феодализм, абсолютизм монархии и наступление капитализма. Маркс замечательно уловил эту роль русской общины, но не успел развить эту важную мысль. Соединение граждан огромного революционного народа в общины сразу создавало организационную матрицу и для государственного строительства и самоуправления, и для поиска хозяйственных форм с большим потенциалом развития.

Не в вялой русской буржуазии, которая уже не могла повторить рывка «юной» буржуазии Запада, и не в мифическом «пролетариате», собственнике и продавце рабочей силы, какого в России и в помине не было, следовало эсерам и меньшевикам видеть субъекта русской революции, а в этом огромном и едином народе, носителе гражданского сознания. Но эсеры и меньшевики слишком верили западным авторитетам и считали, что в отсталой России рано думать о социалистической революции, надо сначала укрепить капитализм.

Надо сказать о том культурном типе, который представлял из себя молодой грамотный русский рабочий начала XX века. Он не просто обладал большой тягой к знанию и чтению, которая была вообще характерна для пришедших из деревни рабочих. Русский рабочий одновременно получил три типа литературы на пике их зрелости — русскую классическую литературу «золотого века», оптимистическую просветительскую литературу эпохи индустриализма и столь же оптимистическое обществоведение марксизма. Это сочетание во времени уникально. А.А. Богданов в 1912 г. писал, что в те годы в России в заводских рабочих библиотеках были, помимо художественной литературы, книги типа «Происхождение видов» Дарвина или «Астрономия» Фламмариона — и они были зачитаны до дыр. В заводских библиотеках английских тред- юнионов были только футбольные календари и хроники королевского двора.

С конца XIX века Россия стала мировой ведущей «цивилизацией книги». Русская литература могла вырасти только на волне мощного культурного подъема, через соединение православного мироощущения с идеалами Просвещения.

В.В. Кожинов приводит данные о книгопечатании в России: в 1893 году были изданы книги 7,8 тыс. названий общим тиражом 27,2 млн. экземпляров, а в 1913 году — 34 тыс. названий тиражом 133 млн. экземпляров. Это значит, что в 1913 г. в России вышло почти столько же книг, сколько в Англии, франции и США, вместе взятых (35,4 тыс. названий). Несколько впереди России была только Германия (35 тыс.), что во многом объясняется наличием в ней очень развитой полиграфической базы и выполнением заказов из разных стран, в том числе из России. Эти заказы составляли издание более 10 тыс. названий книг [20, с. 45].

В России к концу 1913 г. было 127 тыс. студентов — больше, чем в Германии и Франции, вместе взятых. Это значит, что для быстрого развития культуры того времени сложилась широкая социальная база. Хотя крестьянство в большинстве своем было еще неграмотным, определяющим динамику фактором является не столько масса, сколько структура общества. Молодежь и в деревне была уже грамотной, а в городе грамотные в возрасте 20-30 лет составляли к 1917 году 87% [20, с. 51].

Революционный подъем породил совершенно необычный в истории культуры тип — русского рабочего начала XX века. Этот русский рабочий, авангард революции, в своем мироощущении соединил Православие и Просвещение, уже слитые в классической русской культуре, с идеалом действия, направленного на земное воплощение мечты о равенстве и справедливости. Сохраняя космическое чувство крестьянина, рабочий внес в общинный идеал равенства и справедливости вектор реального построения на нашей земле материальных оснований для Царства добра. Эта действенность идеала, означавшая отход от толстовского непротивления злу насилием, была важнейшей предпосылкой к тому, чтобы ответить на несправедливость «детей Каина» революционным сопротивлением.9

Революционное движение русского рабочего и стоявшего за ним общинного крестьянина было «православной Реформацией» России. В нем был силен мотив жертвенности. Свидетель и мыслитель революции, патриарх русского символизма, на склоне лет вступивший в коммунистическую партию, — Валерий Брюсов написал:

Пусть гнал нас временный ущерб
В тьму, в стужу, в пораженья, в голод:
Нет, не случайно новый герб
Зажжен над миром — Серп и Молот.

Дни просияют маем небывалым.
Жизнь будет песней; севом злато-алым
На всех могилах прорастут цветы.

Пусть пашни черны; веет ветер горный;
Поют, поют в земле святые корни, —
Но первой жатвы не увидишь ты.

Важный фактор формирования большевизма, который обходило официальное советское обществоведение, состоит в том, что коммунистическое учение того времени в России, и прежде всего «архаический крестьянский коммунизм», было в огромной степени верой, особой религией. М.М. Пришвин записал в своем дневнике 7 января 1919 г.: «Социализм революционный есть момент жизни религиозной народной души: он есть прежде всего бунт масс против обмана церкви, действует на словах во имя земного, материального изнутри, бессознательно во имя нового бога, которого не смеет назвать и не хочет, чтобы не смешать его имя с именем старого Бога».10

В мировоззренческой матрице русского народа содержалась одна тема, о которой думали, но совсем не говорили, — о поиске возможности соединения правды-истины и правды-справедливости. Это и определило возможность синтеза общинного коммунизма с научным в большевизме. Ленин назвал Толстого «зеркалом русской революции», а ведь Толстой и Достоевский — два великих религиозных мыслителя. О них Бердяев говорит: «И Толстой, и Достоевский по-разному, но оба отрицают европейский мир, цивилизованный и буржуазный, и они — предшественники революции… Для русского сознания XIX века характерно, что русские безрелигиозные направления — социализм, народничество, анархизм, нигилизм и самый наш атеизм — имели религиозную тему и переживались с религиозным пафосом. Это отлично понимал Достоевский. Он говорит, что русский социализм есть вопрос о Боге и бессмертии. Для революционной интеллигенции революция была религиозной, она была тоталитарна, и отношение к ней было тоталитарное» [21].

Рассматривая русскую революцию как религиозное (хотя и антицерковное) движение, можно сказать, что почвенная составляющая большевизма была ересью православия, которой двигала именно православная любовь к ближнему — но избыточная, страстная. Это можно видеть и в трудах философов-эмигрантов, и даже у Андрея Платонова в «Чевенгуре».11

Хороший обзор развития этого процесса дан А.С. Балакиревым, этот процесс широко освещен и в