– Я СЪЕМ ЛЮБУЮ УСТРИЦУ, которая МНЕ ПОНРАВИТСЯ! – взревел Стоик Обширный, поднося устрицу ко рту. Значимус быстрым движением выхватил устрицу у него из-под носа.
Стоик Обширный озверел. Возникла недостойная потасовка, и Значимусу пришлось закинуть устрицу Себе в рот, чтобы не дать её съесть Стоику.
– АХ, ТАК! – пришёл в неописуемую ярость Стоик Обширный, и как ни странно, даже ощутив некоторое облегчением: теперь-то у него появился весомый повод уволить раздражающе безупречного Значимуса.
– ТЫ УВОЛЕН!
Значимус проглотил-таки устрицу.
– Плохая устрица… очень плохая устрица… – сглотнул он. – Я с первого взгляда понял это…
– НИЧЕГО СЕБЕ! – восхитился Иккинг. – Он только что спас ТВОЮ жизнь, Папа. Он съел плохую устрицу, которую Ты собирался съесть! Какой Герой!
– О да, очень хорошо… – угрюмо пробормотал Стоик, а мысленно пробурчал: “с первого взгляда… кто же ты такой на самом деле, доводящий до бешенства супермен?”
– Так он не уволен, да, Папа? – обеспокоенно спросил Иккинг.
– Нет, полагаю, нет, – процедил сквозь зубы Стоик, думая: “Вот чёрт!”
– Возможно, тебе даже следует вручить ему МЕДАЛЬ или что-то в этом роде. Вы хорошо себя чувствуете, Значимус? Вы ужасно позеленели.
– Пожалуй, я прилягу ненадолго… на минутку, – выдавил из себя Значимус и нетвёрдой походкой пошёл из комнаты, опираясь на плечо не переставающего болтать Иккинга:
– Это было ТАК СМЕЛО, Значимус, а как Вы определили, что она плохая, это как с грибами или как? Я очень надеюсь, что Вам станет лучше…
Стоик мрачно отодвинул устрицы: аппетит полностью пропал.
Два дня Значимусу было очень плохо.
Что было просто замечательно с точки зрения Стоика.
А тем временем начали прибывать Племена на Встречу, которую Викинги называли Сборище, чтобы отпраздновать Праздник летнего солнцестояния, известный как Солнечное Воскресенье.
Бой-бабы, Остолопы, Миролюбивцы, Злохмуры, Раздолбаи, Молчуны и Угрюмы, Стахолюды и Драчуны.
Фактически, все, кроме Отбросов Общества, Негодяев и Лава-Мужланов, но их и так никто не жаждал видеть.
Вскоре Хулиганская Гавань была забита кораблями Викингов, а крошечный остров Олух пестрел палатками всех цветов радуги. Торговцы понастроили лавки, торгуя всем, что только можно себе вообразить: от леденцов-осьминогов до охотничьих рогов, от сандалий с открытым носом до пинеток из кожи дракона для младенцев-Викингов.
В ночь перед Солнечным Воскресеньем Иккинг, казалось, вечность лежал с открытыми глазами не в силах заснуть в удушающей жаре, а через окно доносились звуки празднования Раздолбаев и Бой-баб, визг и скрежет драконьих поединков.
В ногах у Иккинга лежал и тоже не мог заснуть Беззубик: он заткнул уши коготками, вертелся и жаловался, и из-под простыни доносилось приглушённое: 'Этттттттти н-н-нелепые, Н-Н-НЕЛЕПЫЕ… в-в- варвары… Л-л-люди… т-т-такие шумные… такие эг-г-г-гоистичные…'
Но через некоторое время простыня затихла, и единственным признаком присутствия Беззубика был тёплый небольшой холмик в ногах Иккинга, который мягко поднимался и опадал, и странное тихое сонное бормотание 'Эттти н-н-нелепые', сопровождаемое небольшим негодующим кольцом дыма, которое выползало из-под простыни.
Иккинг наблюдал, как кольца дыма поднимались до потолка или медленно выплывали из окна в душную переполненную звёздами ночь, и наконец он тоже заснул.
Ему снились тяжёлые сны: огонь, и предзнаменования, и драконы с когтями как мечи, которые преследовали его сквозь жаркую тревожную ночь.
В середине ночи, тихо вскрикнув, Иккинг проснулся.
Там, около кровати, стояла ужасная фигура Значимуса Исключительного, его голова была скрыта в темноте. Он возвышался над Иккингом, как приготовившийся наброситься Убийца: два меча уже занесены для удара.
Он громко бормотал себе под нос таким голосом, от которого пробирала дрожь:
– Должен ли я Сделать это? Или НЕ должен? Должен ли я Сделать это? Или НЕ должен?
– Что Вы делаете? – ужаснулся Иккинг. – ТелО’Хран… СТОЙТЕ! Что Вы делаете? Значимус! Значимус!
Казалось, Значимус не слышал его. Он продолжал говорить сам с собой тем же ужасным голосом, снова и снова, что-то об обещании, которое он должен был сдержать.
На нём была защитная маска Огне-Костюма, и нельзя было разглядеть его лицо или глаза, что казалось ещё более ужасным, а лунный свет отблёскивал на остром, как бритва, металле его мечей.
Это был жуткий момент.
Руки Значимуса задрожали.
Он опустил их.
