Я смотрел, как Вовина мама кормит Вову, и делал точно так же: она набирала неполную ложечку, и я набирал неполную ложечку; Вовина мама ждала, пока её Вова прожуёт всё до конца, и я ждал, пока мой Саша всё прожуёт; Вовина мама вытирала рот своему сыну, а я вытирал Саше.
Потом я перестелил своему Саше постель, уложил его поудобнее, а потом… потом Вовина мама тихонечко запела своему сыну колыбельную песню, а я не мог, потому что все детские колыбельные песни уже забыл.
Но тут я вспомнил одну песню, которую больше всего любил мой папа. Правда, она совсем не была колыбельной, а даже наоборот:
Конечно, эту песню надо было петь громко-громко, но я пел её тихонечко, поэтому она получилась совсем как колыбельная, и Саша уснул.
На другое утро, когда к мальчику Вове пришла его мама, Саше, наверное, очень захотелось, чтобы и рядом с ним сидела его мама.
Он потянул меня за руку и вдруг сказал:
— Мама…
Я немножко удивился, ведь я всё-таки был мальчик, но с той минуты он меня по-другому и не называл: «мама» и «мама».
«Мама, дай! Мама, на! Мама, иди…»
Теперь, когда он только начинал хныкать, я говорил:
— Саша, не плачь, мама здесь!
И он тут же успокаивался.
Назавтра Саше сделали операцию. Когда его привезли в нашу палату, он ещё спал, это ему дали такое специальное сонное лекарство — наркоз.
А когда он наконец проснулся, первым, кого он увидел перед собой, был я.
— Мама! — обрадовался он и улыбнулся.
Весь день я ухаживал за ним, выдавливал ему в стакан апельсин и поил соком, умывал, показывал разные фокусы и книжки с картинками, следил, чтобы он не слишком кувыркался в своей кроватке, а он всё время называл меня мамой и совсем не скучал со мной.
А ещё на другой день сделали операцию и мне. Как её делали, я, конечно, не помню, потому что мне тоже дали наркоз и я спал.
Проснулся я уже в своей палате. Сначала увидел лампочку над головой, потом стену, а потом кто-то меня погладил по щеке, и я увидел… Сашу. Он стоял босиком рядом с моей кроватью, трогал меня своей ладошкой и приговаривал:
— Мама… мама… мама…
И я тогда решил, когда я вырасту большой и у меня будет сын, я обязательно назову его Сашей. Только тогда я, конечно, буду не мамой, а папой.
Честное слово
Конечно, каждому мальчишке и каждой девчонке очень хочется объехать вокруг всего земного шара и всё осмотреть.
Ветер надувает паруса, и ты плывёшь себе по разным морям и океанам, или скачешь верхом на коне, или взбираешься на высоченные горы под самые облака к вечным снегам…
Ты видишь невиданных животных, удивительных птиц, ты храбро сражаешься с разбойниками и пиратами, дружишь с настоящим индейцем, которого зовут Талькав…
Тебя уносит в когтях огромная птица кондор, и наконец ты спасаешь своего отважного отца, капитана Гранта, который томится на необитаемом острове посреди бурного океана…
И вот так получилось, что, когда мне исполнилось двенадцать лет, я отправился именно в такое путешествие.
Правда, я не обогнул весь земной шар, но оказалось, что наша страна такая огромная, что в ней можно найти места, которые точь-в-точь похожи и на Африку, и на Австралию, и на Америку, и на любую другую землю.
Как же я попал в такое путешествие? А очень просто: меня пригласили сниматься в кино. Я должен был изображать отважного английского мальчика Роберта Гранта из книги знаменитого французского писателя Жюля Верна «Дети капитана Гранта».
Это была замечательная толстая книга с картинками. Ну, сначала я, конечно, рассмотрел все картинки, и мне очень захотелось узнать, что стало с кораблём, который попал в бурю, или как спаслись путешественники от извержения вулкана, как они потом победили крокодилов, и… я прочёл эту толстенную книгу от первой страницы до последней. Пока я читал, мне даже казалось, что я сам совершаю это удивительное путешествие.
И тут меня позвали на киностудию, где снимают кинокартины, знакомиться с кинорежиссёром.
Сейчас, когда я уже вырос и сам стал кинорежиссёром, я узнал, что режиссёр в кино — самый главный человек: он учит актёров, как им надо играть, он говорит оператору, как ему надо снимать, композитору — как сочинять музыку, гримёру — как гримировать артистов.
Только доктору режиссёр, если заболеет, никогда ничего не советует и не указывает, доктор сам знает, кого как лечить.
Так вот, посмотрел на меня этот режиссёр и сказал:
— Ну, здравствуй, старик!
Мне стало смешно: какой же я старик?! Но я ничего не сказал, а только ответил:
— Здравствуйте!
— Молодец! — сказал режиссёр, хотя я ещё ничего особенного не сделал. — Ну, расскажи нам что- нибудь о себе.
— А что? — спросил я.
— Что-нибудь интересное… Ну, например, сколько тебе лет?
— Двенадцать.
— Прекрасно! — обрадовался режиссёр. — Хочешь быть Робертом?
— Хочу, — сказал я, а сам подумал: «Как же я могу стать Робертом?»
— Отлично! — похвалил режиссёр. — Роберт был храбрый мальчик, а ты храбрый?
— Не знаю, — честно сказал я, потому что был не очень храбрый, а обманывать не хотел.
И тут наступило самое страшное.
— Ты верхом на лошади скакать умеешь? — спросил режиссёр.
А я не умел.
Правда, у бабушки в деревне летом, когда боронили поле, нам, мальчишкам, разрешали посидеть на лошади. Она шла так медленно и спокойно, что на ней в это время можно было даже спать.
Но если я сейчас скажу, что не умею, меня не возьмут сниматься в роли Роберта Гранта. Что делать?
