мне на мгновение подумалось, что все связанное с родом де Пейвли окончательно уничтожено и их дома больше не существует. Но женщина постарше, высунув голову в дверь, сказала:
— Это она про дом Дейвисов. Про тот, что на семи ветрах. Езжай назад через деревню, милая, потом по проселочной дороге, что будет слева от тебя. Ее давно хотят заасфальтировать, да все никак не соберутся.
Я доехала до развилки дорог, тянувшихся через поля, и сразу увидела, что имела в виду женщина. Это была грунтовая дорога — гребни глины и рытвины, заполненные водой. Моя бедная «фиеста» кренилась и проваливалась в глубокие борозды, так что я не на шутку испугалась за нее. Через двадцать ярдов я остановилась, выбралась из машины и пошла пешком.
Отовсюду, кроме городка, окаймленного деревьями, особняк был виден на несколько миль окрест. Он представлял собой огромное квадратное здание в георгианском стиле, без изысков, с симметричными окнами по фасаду. На вид уродливое строение, хотя некогда, должно быть, дом обладал неким горделивым величием. Стена кипарисника, обозначающая границы усадьбы; огромный сдвоенный гараж, в котором стоял «рейндж-ровер». Терракотовые горшки и ящики для цветов — тщетная попытка приукрасить дом, лишившая его величия.
На ветру колыхались три вывески «Продается» разных агентств по продаже недвижимости. Чья-то мечта обратилась в прах. Я шла по кромке поля вдоль изгороди из ядовито-зеленого кипарисника и чувствовала, как во мне зреет разочарование. Ничто здесь не напоминало ни об ослепленной любовью Джосси, ни о неверном Даре. Дойдя до угла усадьбы, я оглянулась. С одной стороны дом, с другой — деревня, вокруг — широкие зелено-черные поля. Дамба надвое разрезала землю между селением и особняком, вздымаясь надо всем, что лежало вокруг; казалось, ей нет ни конца ни края.
Скользя по мокрой траве, я вскарабкалась на береговую насыпь. Здесь, на высоте примерно десяти футов над уровнем полей, ветер был свирепый. Он раздувал мой пиджак, рвал на мне волосы. Время сместилось: я могла бы здесь стоять и десять лет назад, и пятьдесят, и триста, когда земля была впервые отвоевана у моря. Передо мной раскинулся тот же вид, которым, должно быть, любовался и Дара, прогуливаясь с Джосси: рябь на поверхности плененной воды, безмолвие бескрайнего серого неба, ужасная пустота. Горизонт навалился на землю, так что инстинктивно понимаешь, что эта местность находится ниже уровня моря. Я подумала: если бы Дара Канаван жил в наши дни, каким было бы его решение? Все равно женился бы на девушке, которой принадлежала эта земля? Я подумала, что Патрик, возможно, был прав. Оказавшись в финансовой западне, которую он сам себе устроил, Дара сбежал. В конце концов, ему было не впервой: до этого он сбежал из Ирландии. А дочь с собой не взял именно потому, что впервые в жизни думал не только о себе. Он понимал: то, что он мог бы предложить Кейтлин, для нее будет недостаточно.
Я пошла вдоль дамбы. Увидела длинное приземистое здание на дальнем краю поля и поняла — даже дух захватило от собственной сообразительности, — что это, должно быть, и есть дом Кристофера де Пейвли. Было в нем что-то отталкивающее и пугающее: окна наполовину затянуты плющом; стены с обвалившейся штукатуркой будто покрыты гноящимися язвами. Создавалось впечатление, что в нем десятки лет уже никто не жил.
Я увидела, что остров, на котором построен дом де Пейвли, лежит ниже, чем тот, что был увенчан саутэмской церковью. Я представила, как в давние времена некий заносчивый спесивый де Пейвли грозит кулаком воде, будто говоря: попробуй отними. Я представила, как злосчастной весной 1947 года паводковая вода прорвала крепкие стены дамбы и затопила лежащую вокруг землю. Начал моросить дождь. Нагнув голову, я пошла к машине, думая о Даре Канаване, который приехал сюда, как и я, а потом просто исчез, растворился, словно призрак.
После поездки в Лондон, где он узнал, что Тильда не будет — никогда не станет — его любовницей, Дара вернулся в Саутэм-Холл. Там он пытался утешать себя напоминанием о том, что у него, по крайней мере, есть Кейтлин. А также деньги и положение в обществе.
Однако все это уже не радовало его так, как прежде. Джосси и Тильда были единокровными сестрами. Это открытие отравляло почти все его занятия. У него не шло из головы, что он любит одну сестру, а женился на другой. Он никак не мог забыть, что стал марионеткой, орудием мести в руках Сары Гринлис, сыгравшей на его честолюбии. С такой насмешкой судьбы он смириться не мог, и это повлияло на его отношение к Джосси: раньше она его просто раздражала, теперь же он ее презирал. Постоянно сравнивал жену с Тильдой, отмечая грубые черты одной сестры, вспоминая красоту другой. Порой, когда любовь жены становилась особенно невыносимой, его так и подмывало открыть ей правду, просто для того, чтобы стереть с ее лица выражение терпеливого блаженного обожания.
Однако он не поддавался искушению. Он много пил, много ездил верхом, старался как можно меньше бывать дома, чтобы не видеть Джосси. Стал ухаживать за женщинами. Поначалу ограничивался только флиртом, а потом, на одном приеме в Кембридже, он снова встретил Эльзу Гордон. Первый танец он станцевал с женой — с чувством долга провел ее по периметру зала, потом несколько танцев с другими дамами, но женщину, которая привлекла его внимание, как только вышла из своего модного автомобиля, он приглашать не спешил. Заставлял ее ждать. Время от времени, когда он кружил по залу, в поле его зрения попадали аккуратная белокурая головка Эльзы Гордон, ее миниатюрная гибкая фигура, твердые икры и изящные лодыжки в гладких шелковых чулках со швом. Наконец ее муж, скучный, но богатый джентльмен, пошел играть в карты, и Дара сделал свой ход.
Они потанцевали. Потом он предложил выйти из душного зала на свежий воздух. В затхлой тишине летнего домика в саду она прижала его к стене, навалилась на него всем телом, поцеловала его. Платье на ней было из тонкой материи, и он ощущал, как она трется об него маленькими упругими грудками, бедрами, лобком. Взгляд у нее был затуманенный, губы влажные. Когда он задрал на ней юбку и овладел ею, она радостно рассмеялась. Он пытался сдерживаться, стиснув зубы, заставлял себя думать о таких скучных вещах, как счета, но это давалось ему с большим трудом — сказывались годы воздержания. Слава богу, она быстро достигла оргазма, и Дара дал волю своему желанию, судорожно содрогаясь от боли и наслаждения, так что ее искаженное лицо расплылось и потемнело перед его глазами.
Несколько дней спустя Эльза позвонила им по телефону. К счастью, трубку снял Дара. Он успел ей сообщить, что на следующий день собирается в Ньюмаркет, чтобы присмотреть лошадей. Ее автомобиль был припаркован на обочине дороги на полпути к Ньюмаркету. Они немного проехали по извилистой проселочной дороге и занялись любовью на заднем сиденье «даймлера» Эльзы. Резкий запах кожаных сидений растворился в запахе распаленной плоти, и он понял, что ей нравится именно такой секс — грубый, неистовый, без предварительных ласк.
Макс настоял на том, чтобы их помолвка длилась полгода — на тот случай, если Тильда передумает выходить за него замуж. И, поскольку Тильде еще не было двадцати одного года, также настоял на том, чтобы они испросили благословения у Сары Гринлис. Однажды в субботу на вокзале Ливерпуль-стрит они сели на поезд до Или, а оттуда поехали в Саутэм на автобусе, который повез их по ухабистым петляющим дорогам через суровые серые сельские просторы. Макс никогда еще не видел столь ровных полей, столь бескрайнего зловещего неба.
В Саутэме они вышли из автобуса. Макс, почти всю жизнь проживший в Лондоне, с удивлением смотрел на горстку лачуг и торговых лавок, думая, что где-нибудь за поворотом увидит другие строения. Однако Тильда повела его по залитой лужами и изрытой ямками проселочной дороге к одному из домиков. Сара Гринлис, открыв им дверь, выразила удивление по поводу того, что Тильда потратила деньги на автобус, хотя могла бы дойти из Или пешком, и велела им вытереть ноги о коврик. Тильда представила ей Макса. Сара сердито посмотрела на него, но руку ему пожала.
В домике, пока Сара с племянницей беседовали, Макс осматривал их жилище. Только теперь ему пришло в голову, что они с Тильдой происходят из совершенно разных миров. Но эта лачуга, крошечные окна с занавесками, перешитыми, как он подозревал, из нижних юбок, земляной пол и огромный кухонный шкаф с разнокалиберной глиняной посудой шокировали его. В его семье чашки выбрасывали, едва на них появлялись малейшие сколы. Ткань для штор покупали в «Хэрродсе»[23] или «Либерти».[24] И конечно, в доме была прислуга, выполнявшая обязанности кухарки и горничной, и женщина, делавшая всю остальную грязную работу. Макс догадывался,
